Рыцарь мечты

– Ваше святейшество, когда-то вы благословили мой меч. Немало сарацинов пало от его ударов. Но я – великий грешник! Я раскаиваюсь всем сердцем и жажду прощения, как путник, умирающий от жажды в пустыне.

– Мне свыше дано право отпускать грехи. Не бойся, говори, сын мой!

Низко-низко опустил голову Тангейзер и с трудом проговорил:

– Семь лет я провел в гроте у Венеры, наслаждаясь всеми земными радостями…

– Бесовскими радостями! – Голос папы Урбана загремел. – В гроте Венеры! Семь лет! И ты надеешься на прощение, несчастный?!

Тангейзер поднял голову, взглянул на лицо папы и не узнал его. Лицо папы Урбана дышало гневом и яростью. Брови были угрожающе сдвинуты, глаза пылали негодованием.

Папа резко поднялся и с силой ударил своим посохом о мраморную ступень, ведущую к его трону.

– Будь ты проклят, нечестивец! Да скорее мой посох расцветет и даст зеленые побеги, чем я отпущу твои грехи! Прочь отсюда, богомерзкий пес! Лучше бы ты замолчал навеки, чем осмелился просить у меня прощения!

Слуги папы бросились к Тангейзеру. Но рыцарь, напрягая все силы, встал сам, опираясь о меч, и низко поклонился папе. В глазах Тангейзера светились великая скорбь и отчаяние. Но сердце папы Урбана не дрогнуло. Он мрачно посмотрел на рыцаря и не остановил его.

Тангейзер, шатаясь, вышел из зала и спустился на площадь. Экхарт Верный бросился к нему, но вдруг остановился, не смея приблизиться.

Лицо Тангейзера казалось безжизненным, он был бледен как мертвец. Губы плотно сжаты.

Экхарт Верный подвел к нему коня и спросил.

– Куда мы поедем теперь, друг мой?

Но Тангейзер ничего не ответил, не разжал губ. Экхарт Верный понял, что его друг принял обет молчания.

Тангейзер положил руку на крест, вышитый у него на груди. Сомнений не было: рыцарь решил вернуться в Иерусалим.

Путь был нелегким. Буря настигла их, едва корабль вышел в открытое море. Был воскресный день, рыцари молились, уже не надеясь на спасение.

Вдруг ветер стих. Его последние порывы разогнали низкие, темные тучи, теплые лучи солнца позолотили утихшие волны.

– Господь Бог смилостивился над нами! – воскликнул один из рыцарей. – Значит, ему угоден наш путь к святым местам.

В это время в далеком Риме папа Урбан IV сидел на своем троне. Внезапно он вздрогнул. Ему почудилось, что посох в его руке шевельнулся, как живой. Он посмотрел на него и увидел, что из посоха тянулись вверх свежие и нежные живые побеги. Посох на глазах покрывался цветами!

Потрясенный, папа смотрел и не верил своим глазам. Он вспомнил, какие слова в гневе сказал Тангейзеру, как безжалостно прогнал его. И папу Урбана охватило раскаяние.

«Я согрешил, – с горечью подумал он. – Теперь я вижу: Господь Бог милосердней и справедливей, чем я».

Папа немедленно послал гонцов в Баварию, в Германию, по всем городам Италии со строгим наказом во что бы то ни стало отыскать рыцаря Тангейзера и сообщить ему о том, что посох расцвел.

Но только год спустя пилигримы, пришедшие в святой город, смогли поведать о Божественном знамении, случившемся в Риме.

– Чудо! Великое чудо! Посох папы выпустил ростки, – рассказывали они.

Лицо Тангейзера просветлело, глаза его вспыхнули былым блеском. Но он не сказал ни слова.

Недаром его прозвали «рыцарь Молчание». Одно это имя наводило смертельный ужас на сарацин.

На своем белом Альтаре, не ведая страха, рыцарь Молчание врубался в ряды врагов, сверкал его меч, и полчища сарацин, охваченных смертельным страхом, разбегались, предчувствуя гибель. И всегда рядом с ним, не отставая, сражался его друг, Экхарт Верный.

Прошло время. Имя Тангейзера было забыто. Но все знали: рыцарь Молчание не ведает поражений.

И сарацины уже больше не смели подступать к стенам Иерусалима, пока рыцарь Молчание во главе войска охраняет святой Гроб Господний.

Рыцарь мечты

Мягкие весенние сумерки окутали высокие башни замка Блайи.

С озера потянулись длинные ленты тумана. В саду, среди темной зелени, слабо светились белые розы и лилии.

Хозяин замка, принц Джауфре Рюдель, стоял у окна. Снизу, из сада, поднимался густой аромат ночных цветов. Дрожащие звезды казались серебряным песком, рассыпанным по небосклону.

– Жаль зажигать свечи, – промолвил принц Джауфре, вглядываясь в сумеречную глубину сада. – Исчезнет вся эта красота… И все же пора. Эй, зажгите свечи, внесите факелы!

Слуги засуетились. Яркий свет озарил богато убранный зал, сверкнул на мраморе колонн, на драгоценной утвари. Гости, сидящие за столом, еще молчали, зачарованные тишиной наступающей ночи.

Здесь собрались знаменитые трубадуры – певцы и поэты. Одни были одеты в атлас и бархат, у многих на груди сверкали золотые цепи с древним гербом их рода. Другие больше походили на нищих бродяг: суровые обветренные лица, видавшие непогоду плащи. Но слава каждого из них, как птица, не зная границ, перелетала из страны в страну.

– Клянусь, весна всего прекрасней в нашем Провансе! – воскликнул рыцарь Бертран Аламенон и звонко стукнул кубком по столу. – В замке Блайи она упоительно-хороша! Здесь сплелись воедино весна и поэзия, а значит, и любовь – владычица песен.