Рыжая из Освенцима. Она верила, что сможет выжить, и у нее получилось

БУМ! Поезд резко остановился, и следующий вагон врезался в наш. Мы полетели вперед. Раздался грохот и скрежет. Мы услышали, как удаляется самолет. С потолка вагона свисал кусок металла. Он покачивался, а потом оторвался и упал прямо на головы. Раздался глухой стук. Та, кому досталось по голове, огляделась, и ее глаза расширились от изумления.

– Я вижу! Магда, вижу! – воскликнула она.

Это была девушка, которую эсэсовец избил прикладом ружья на заводе. Поезд трясся, но она рыдала от счастья. Кровь заливала ее лицо, смешивалась со слезами. Она снова видела! Наш поезд продолжал трястись.

Когда тряска прекратилась, эсэсовец открыл двери. На его обычно бесстрастном лице был написан неприкрытый страх.

– Ваши союзники вас бомбят! – орал он. – Даже союзники хотят вашей смерти! Вылезайте, чтобы они увидели вас и прекратили нас бомбить! Вылезайте и поднимайтесь на крышу вагонов! Летят новые самолеты!

Он схватил одну девушку и зашвырнул ее на крышу, словно тряпичную куклу. Самолеты летели очень низко, но потом рев моторов стих, и я поняла, что самолеты улетели. Мы слезли с крыши.

– Тупые американцы! – сказал эсэсовец. – Они вас разбомбили!

Эсэсовец был прав. Соседний вагон был стерт с лица земли, остался лишь обгорелый остов. Несколько девушек отползали в сторону, повсюду была кровь и обгорелые тела. Видела оторванную руку, но вместо тела – только разорванная и кровоточащая плоть. Меня замутило, но желудок был совершенно пуст. Тошнота стала невыносимой. Я отвернулась и оперлась на Лию.

– Не смотри назад, – сказала она.

Глава 37

Ангелам Своим заповедает о тебе —

охранять тебя на всех путях твоих:

на руках понесут тебя, да не преткнешься

о камень ногою твоею.

Псалтирь 90:11–12

Марш смерти. 12–26 Апреля 1945.

Мы стояли на путях. Слева и справа высились горы. За нами лежал изуродованный поезд – такой же разбитый скелет, как и мы сами. Перед нами стояли крепкие солдаты в высоких сапогах. Лица их были непроницаемы. Они пошли, держа автоматы наперевес. Мы стали всего лишь тенями – тонкими, белыми, согбенными. Кожа и кости.

– Чего ждете? – рявкнул эсэсовец. – Они разбомбили ваш поезд, значит, пойдете пешком!

– Пошли! – крикнул другой.

Мы молча смотрели на него.

– Вы слышали меня, идиотки?! Марш!

Мы взялись за руки и построились в шеренги по пять. Лия была справа, слева незнакомая девушка. Мы оперлись друг на друга и пошли.

Мы шли, шли, шли… Горы справа сменились равнинами, а мы все шли. Мы прошли маленький городок, где люди с изумлением смотрели на нас. Солнце село, а мы все шли. На обочине росла трава. Я видела, как девушка передо мной кинулась на обочину, принялась рвать траву и запихивать ее в рот. Прозвучал выстрел. Девушка рухнула, кровь хлынула из ее головы. Солдат, который ее застрелил, поправил автомат, и мы пошли дальше. Кто-то совсем рядом упал. Девушка напоминала груду хвороста. Она опустила голову на колени и закрыла глаза. Просвистела пуля, и она рухнула. Теперь мы знали, что произойдет, если мы осмелимся остановиться.

Хуже всего был мучительный голод. Я голодала. Желудок мой ополчился на самого себя. Сердце билось неровно – быстро, потом медленно. Потом, словно во сне, мы увидели гнилой картофель на обочине. Девушка передо мной увидела его первой. Она рухнула на живот и стала запихивать картошку в рот обеими руками. Она так набила рот, что, казалось, она хочет проглотить его, не жуя. Она схватила еще одну картошку, но тут рядом с ней оказался эсэсовец. Он ударил ее прикладом по затылку и шее, а потом перевернул и сильно ударил по груди и животу. Она содрогнулась и задрожала. Мы пошли дальше, а ее бросили на том поле умирать. Несмотря на голодный ступор, я все еще высматривала Ханку. Найти ее было трудно, потому что все мы были одинаковыми. Наконец, я разглядела ее впереди. Она еле волочила свои некогда красивые ноги.