- У нас в тарах гаварят, кагда такой мужчина уходыт в небо, на земле становится пуста. Пуста, пока датский крык нэ скажет: ищё одын милициа-нэр родился, да!
Наверное, было что-то ещё. Да более того, я уве рен, что пёстрый лукошкинский люд высказывал ся долго, ярко, певуче, не скрывая своих чувств что в ту, что в другую сторону.
Я имею в виду, что не всем моя «смерть» была в радость. Далеко не всем! Да чёрт подери, с чего это я вообще кокетничаю, когда такое количество на рода рыдало и рвало на груди рубашки, так что то лько ткань на всю улицу трещала! Наверное, я впервые почувствовал себя очень важным и нуж ным для этого города.
И даже боярская дума, традиционно ненавидев шая и гнобившая меня при каждом удобном слу чае, сейчас тихо скорбела о том, какого замечате льного оппонента они потеряли. Даже им я всё рав но был нужен. Хотя бы как некий общий враг, объ единяющий все думские фракции в едином порыве против единого антагониста в борьбе за единое вли яние на нашего всеми любимого государя.
Помню ещё, дорвался высказаться самоубийца дьяк Филимон Груздев. Не по существу, но, как всегда, эмоционально:
- А ить я предупреждал, участковый, что на могилу твою приду и два раза плюну?!
Вроде больше он ничего не сказал, поскольку его, кажется, всё-таки побили. Сам не видел, но звуки были характерные. Впрочем, безмерной ра дости скандального дьяка это никак умолить не могло. Думаю, посади его святой Пётр рядом с со бой и передай ключи от рая на полчаса, посторо жить с правом фейс-контроля, и то бы он не был на столько счастлив...
Меня всё куда-то несли и несли, мягко перестав ляя на свежее крепкое плечо, если кто-то из четве рых несущих уставал. Как я понимаю, Баба-яга шла впереди, довольно бодро раздавая команды, но не забывая время от времени, примерно через каждые пятнадцать минут, как следует всплак нуть в платочек. Где были Митька и Еремеев, не знаю. Разговорами они себя не проявляли, смехом и подколками тоже. Я вроде даже придремал, но потом мы где-то встали, и звучный голос отца Кон драта, разбудив меня, оповестил:
- «Вшедше, святии мои Ангели, предстаните судищу Христову, колене свои мысленнии прекло-ныпе, плачевне возопийте Ему: помилуй, Творче всех, дело рук Твоих, Блаже, и не отрини его!»
Как я понимаю, надо мной была прочтена коро тенькая молитва с наилучшими пожеланиями и надеждой на милость Божию в плане вечной жиз ни. На самом кладбище было уже куда тише, как и обещала Баба-яга («милиционеров тайно хоронят»), значит, народ туда просто не пустили. Еремеевцы наверняка оцепили весь периметр.
Однако насчёт соблюдения какой-то уж там осо бенной «тайны» мне тоже судить трудно, потому как счастливые вопли дьяка Филимона Груздева всё так же были слышны издалека и ничьим воле вым усилием не прекращались. Впрочем, они всё равно были однообразными и скучными...
- А ну посторонись, люди милицейские-е! В стороны раздайси-и! Хочу своими глазами уви деть, как черти гроб Никитки-участкового в ад утащу-у-ут! Хы-хы-хы, ик!
Потом чьи-то заботливые руки опустили крышку и забили гвозди. Наши стрельцы за чем-то троекратно грянули «ура!», и бабка громко прошептала:
- Всё хорошо, соколик, не боись, вроде повери ли. Сейчас быстренько помин проведём да тебя на рассвете и выкопаем...
Угу. Понял. Ясно. «Чего?!!» - едва не взвыл я, да и взвыл бы, если б мог! Какой ещё помин?! Зачем помин? Сразу выкапывайте, не желаю я тут, в гро бу, лежать, пока вы там все по три стопочки «напо минаетесь»!!! Но язык меня не слушался, руки не поднимались, а открыть крышку силой протесту ющей мыслеформы лично у меня никак не получа лось. Блин, блин, блин...
Тем временем гроб был опущен в яму, и комья земли загрохотали, погребая живого меня в угоду общественной и служебной пользе. Через пять или десять минут неконтролируемой истерики я при знал собственное поражение и попытался хотя бы успокоиться.
Получилось. Не сразу и не так чтоб очень, но по лучилось. Примерно с полчаса я мыслил позитивно и логично, убеждая себя, что бабка права, что всё должно соответствовать народным традициям, я поминальный стол служит последним, заключи тельным штрихом в нашей глобальной афере.
Ещё с полчаса я высчитывал, сколько времени надо нашим, чтобы вернуться в город, сесть, помя нуть и отправиться за мной обратно. Получалось, что не больше двух часов. Значит, осталось потер петь какой-нибудь час-полтора, и всё это кончит ся. Вот только как подсчитывать время в полной темноте, в гробу, под землёй? Я решил считать по шестьдесят; шестьдесят раз, наверное, это и будет час. Хотя могу и ошибаться, но всё-таки это хоть какое-то занятие...
Потом на моей могиле кто-то начал яростно от плясывать и сбил меня со счёта. Склонен уверенно подозревать, что это был мстительный дьяк, но ре альных доказательств не имею. Вроде бы в мыслях о том, как бы его потом прижучить, я и уснул. Или задремал, не важно.