«С французской книжкою в руках…». Статьи об истории литературы и практике перевода

По воле рока, который, кажется, преследует все, чему суждено погибнуть, старые правительства вместо того, чтобы принять симптомы мятежа за то, чем они в самом деле являются, а именно за предупреждения, замечают изъяны только у своих противников: в результате вместо того, чтобы бороться с продажностью собственных служителей, вместо того, чтобы, осознав причину опасности, перемениться самим, они полагают, что, отсрочив день битвы, обеспечили свою безопасность. И если бы еще они с толком использовали выигранное время!.. Но они заняты не искоренением поводов к мятежу, а высылкой мятежников; к чему же это приводит? Изгнанники, несмотря на самую бдительную полицию, неизменно находят способы сообщаться с родиной; более того, рано или поздно они либо тайно, либо вследствие какой-либо политической сделки вернутся на родину, изгнание же только укрепит их в прежних убеждениях и доктринах, противных порядку вещей, господствующему в их стране. Пусть даже правительство в своей мстительности дойдет до того, что станет умерщвлять изгнанников в чужих краях, не поможет и это: ведь у казненных останутся дети, которые, когда наконец получат разрешение возвратиться на родину своих отцов, довершат дело ненависти и разрушения (2, 325–326)[340].

Во многих местах книги факты, сообщаемые Кюстином, противоречат его же собственной идее представить Испанию при Фердинанде VII страной идеальной и совершенно счастливой. Однако противоречий своих Кюстин, как уже было сказано, вовсе не стыдился; в публикуемом ниже письме из Севильи он даже утверждает, что адресат, Софи Гэ, должна считать наличие их в тексте свидетельством откровенности, а значит – комплиментом[341]. А желание видеть скорее светлое, чем темное, чаще всего берет верх. Более того, порой Кюстин описывает с восхищением те черты испанской жизни, которые затем, в России, будут вызывать у него ужас и негодование. Например, отсутствие гласности и публичного обсуждения политической ситуации в Испании вызывает у Кюстина одобрение:

В нашей стране восторжествовавшей гласности правда сделалась такой редкостью, что ложь, кажется, превратилась в одну из прерогатив свободы. Скажу честно, не знаю, меньше ли благоприятствует точному исследованию фактов молчание, царящее при правлениях абсолютных, нежели борьба масок, составляющая жизнь правлений конституционных (2, 339–340).

Но то же самое всеобщее молчание в России Кюстин описывает с ужасом и отвращением:

Здесь действуют и дышат лишь с разрешения императора или по его приказу, поэтому все здесь мрачны и скованны; молчание правит жизнью и парализует ее. <…> все, кто родились в России или желают здесь жить, дают себе слово молчать обо всем, что видят; здесь никто ни о чем не говорит, и, однако же, все всё знают: должно быть, тайные беседы здесь бесконечно увлекательны, но кто их себе позволяет? Размышлять, исследовать – значит навлекать на себя подозрения [Кюстин 2020: 152, 177–178].