«С французской книжкою в руках…». Статьи об истории литературы и практике перевода

Мы не устанем повторять, что эти строки описывают старую Испанию, какой она была в последние мгновения своей жизни и какой никто больше ее не увидит; если автор порой предчувствовал нынешний кризис, гораздо чаще он обольщался иллюзиями относительно силы и долговечности порядка вещей, представшего его взору; факты, которые он успел собрать во время стремительного путешествия, были слишком малочисленны, и это не позволило ему понять, как близко падение этого старинного здания (3, 18).

Это расхождение между двумя Испаниями – той, которую автор видел или хотел увидеть, и то, какой она оказалась на деле после смерти Фердинанда VII, – придает книге Кюстина трагизм, свойственный путевым заметкам далеко не всегда (сходным образом особенность книги Кюстина о России – в том, что автор начинает ее, будучи сторонником абсолютной монархии, а заканчивает, став сторонником монархии конституционной, и эта трансформация – в данном случае не страны, а автора – также сообщает книге дополнительную глубину).

Чтобы дать представление о кюстиновской «Испании», я включила в данную публикацию два отрывка из книги. Оба посвящены Севилье. Первый – это переведенное полностью письмо двадцать девятое, адресованное приятельнице Кюстина и его многолетней корреспондентке романистке Софи Гэ (урожд. Нишо де Ла Валетт, 1776–1852)[342]. Оно было впервые опубликовано под рубрикой «Путешествия. Записки космополита» в газете «Пресса» 6 июля 1836 года, а затем практически без изменений, только с переменой номера с 26 на 29, вошло в книгу. Адресат женского пола в данном случае вполне соответствует тематике письма, посвященного преимущественно севильской светской жизни и дамским модам. Второй отрывок – фрагмент письма тридцать пятого, адресованного приятелю Кюстина Эжену де Бреза; он посвящен трагикомическому отъезду Кюстина из Севильи. Именно об этом фрагменте Бальзак, вообще чрезвычайно высоко оценивший в письме к Кюстину от августа 1838 года его книгу, написал: «Вы превосходно умеете передать свои впечатления, из‐за вашего отъезда из Севильи у меня остыл обед, я непременно хотел узнать, чем все кончится» [Balzac 1960–1969: 3, 426]. Здесь столько же деталей испанской жизни и испанского национального характера, сколько и психологических подробностей, рисующих портрет самого автора – в полном соответствии с указанием из письма первого: «Недостаточно изобразить страну такой, какой она предстает глазам всех; рядом с осязаемым миром следует изобразить человека, живого, мыслящего индивида, который описывает характеристические черты вещей через призму впечатлений, ими производимых» (1, 92–93).

Если Софи Гэ и Эжен де Бреза были реальными адресатами писем Кюстина (и не только из Испании), обращение к другим, гораздо более знаменитым адресатам кюстиновских писем об Испании – Виктору Гюго, Альфонсу де Ламартину, Шарлю Нодье, Генриху Гейне – носило скорее фиктивный характер и служило просто знаком уважения к прославленному автору; например, письмо 16‐е из Толедо, датированное 26 апреля 1831 года, адресовано Ламартину, но тот был не в курсе этого обращения, и Кюстин лишь 7 октября 1837 года просил Софи Гэ получить у поэта позволение обозначить его в книге как адресата. Зато содержание писем зачастую соответствует характеру адресата: в письме к художнику Луи Буланже речь идет преимущественно о живописи, Виктору Гюго, стороннику изображения в искусстве не только прекрасного, но и уродливого, адресовано письмо о корриде, а к Гейне обращено письмо с критикой «республиканской мифологии», которое, как надеется Кюстин, станет благодаря имени адресата известно в Германии («Ваше имя заставит немцев прочесть то, что пройдет незамеченным в Париже» – 3, 262).