С глазу на глаз со сфинксом

Шурия и его коллеги-сирийцы сердечно приглашают меня посетить в ближайшие дни их общую квартиру. Разумеется, торжественно обещаю нанести им визит. Теперь же прошу их исполнить какой-нибудь сирийский танец или песню, чтобы записать мелодию на магнитофонную пленку.

Они с радостью удовлетворяют мою просьбу. Вскоре у меня записан богатейший материал, так как все присутствующие египтяне и иностранцы толпятся вокруг меня, предлагая напеты свои национальные мелодии. Есть среди них тоскливые и поэтические песни Ливийской пустыни, лихие и порывистые танцы горцев Ливана, прерываемые характерными окриками песенки сирийских пастухов. Один египетский студент изумительно пародирует призывы муэдзина.

Благодаря этому импровизированному концерту мы даже не заметили, как добрались до цели нашего путешествия — плотины в Батн аль-Баккара. Резкий рывок катера и крики матросов, крепящих канаты на берегу, напоминают о прибытии к цели нашего путешествия.

Выходим на берег и погружаемся в чарующий пейзаж живописного сада, дремлющего в тишине лунной ночи.

Наше общество разбивается на маленькие группки и удаляется в тенистую глубину. Я остаюсь с Камили-ей, Мухаммедом, Махмудом и историком Мустафой. Мы сидим под зеленым балдахином широко разросшейся смоковницы. Смотрим на трепещущую в водах Нила полосу лунного света и впитываем упоительный, как крепкие духи, запах египетских жасминов.

Сидящий рядом со мной Махмуд мечтает, вероятно, о Ганне Б. из далекой Варшавы. Рука Камилии покоится в ладони Мухаммеда, Мустафа протяжно декламирует по-арабски какое-то стихотворение. А мне приходит на память фрагмент любовной поэмы анонимного поэта тысячелетней давности:

…Я для тебя, как сад,

Который я разбил для цветов

И всяких пахучих трав.

Прекрасен в нем пруд,

Выкопанный твоими руками.

Когда дул холодный северный ветер,

В этом чудном месте гулял я

С твоей рукою в моей руке,

А сердце мое было полно радости,

Потому что шли мы вместе.

Я восхищаюсь, слыша твой голос,

И живу тем, что слышу его.

Всякий раз, когда я вижу тебя,

Это ценнее для меня, чем еда и питье.

Надолго сохранится у меня в памяти чудесная ночь, которая открыла передо мной не только чарующий пейзаж страны, лежащей над Нилом, но и приподняла завесу над благородной душой ее молодого поколения.

ПЕЧАЛЬНАЯ ПЕСНЬ САККАРА

Экскурсия в пустыню в полдень, при почти сорокаградусной жаре, была настоящим безумием. Вина тут падает все же не на меня, а на тройку обаятельных сумасбродов: Камилию, Мухаммеда и Махмуда, вместе с которыми я собралась осматривать памятники старины в Саккара.

Накануне мы решили выехать из Каира ранним утром, часов около семи. Но приготовления к экскурсии затянулись настолько, что мы выбрались только в одиннадцатом часу.

Уже в автобусе я почувствовала, что экспедиция не будет ни легкой, ни приятной.

Нестерпимая жара! С ужасом гляжу на плотные пиджаки и длинные одежды моих соседей по автобусу. Через несколько минут моя блузка становится мокрой. Камилия и Мухаммед уверяют, что скоро будет еще жарче.

Автобус быстро мчится по направлению к Мемфису. Мы уже проехали Гизу и пирамиды; от Сахары нас отделяет пятнадцать километров. Вдоль шоссе тянутся узкие полосы обработанных полей и скупой зелени. Сразу за ними — желтоватые песчаные пригорки. Это пустыня, куда мы направляемся. Духота не оставляет сил даже для беседы со спутниками. Через полчаса автобус делает остановку на пустыре. Мы выходим. В автобусе было жарко, но когда мы оказываемся на шоссе, создается впечатление, будто попадаешь в раскаленную печь.

Юноши сообщают, что теперь мы должны пройти пешком по крайней мере три километра по широкой, идущей вверх дороге. Ищу хоть одно дерево, но, увы, не вижу ничего похожего. На протяжении десятка километров все тонет в ослепительно белом свете.

Ну что ж! Нужно делать хорошую мину при плохой игре. Притворяюсь, что это известие не производит на меня никакого впечатления и стараюсь выглядеть как можно бодрее. Однако у меня волосы становятся дыбом, когда я думаю, что при этой безумной жаре придется так долго плестись по глубокому раскаленному песку. Неимоверно давит все, что имею на себе и при себе. С величайшей охотой я бы бросила на землю фотоаппарат, сумку с едой и свитер (и зачем я его только взяла!).

Махмуд — джентльмен: он предлагает нести мои вещи. Камилия вынимает из сумки широкий белый платок и набрасывает мне его на плечи. Я сопротивляюсь, но чувствую, что с ним жара переносится значительно легче. Теперь я понимаю, почему бедуины, которых я видела в Гизе у пирамид, носят на головах спускающиеся до пояса бурнусы.