С. Ю. Витте

– Потому, – ответил я, – что, как ни жаль Сипягина, жертву убийства, но все же у огромного большинства берет верх обратное чувство: ушел навсегда защитник насилия и произвола, враг движения России вперед.

– Но ведь он честный человек. В домашней жизни и среди знакомых Д. С. всегда был джентльменом. Человек замечательно последовательный и строгий.

– О последовательности Сипягина я слышал: халат у него был синего, жандармского цвета; кухарка носила казакин того же цвета. Но спрашивали не это, а другое: с каким багажом пошел ты на государственное служение, что дал ты своему народу? Сипягин не был государственным человеком.

– А что такое, по-вашему, государственный человек?

– Тот, кто обладает глубоким и прозорливым умом, понимает нужды своей страны, самоотверженно и твердо идет на светлые точки его лучшего будущего, руководимый любовью к своему народу. Такой человек не только государственный – он может быть и великим.

– Так, по-вашему, одного ума недостаточно?

– Да, недостаточно, и вот почему: ум есть алгебраическая величина, перед которой нравственная сила ставит знак плюс или минус.

Кажется, это определение понравилось Витте как формулировка мысли, но самая мысль по вкусу ему не пришлась.

Сипягина и Витте связывали дружеские отношения, они были на «ты». Витте часто посещал его во время болезни, особенно тогда, когда к Сипягину заезжал государь поговорить с ним об охоте. Витте хотел воспользоваться добрым отношением государя к Сипягину и просил последнего разъяснить царю весь вред «зубатовщины», которая так беспокоила Витте и извращала работу фабричной инспекции. Однако доклада по этому предмету не последовало, потому ли, что Сипягин смотрел на зубатовщину иначе, чем Витте, или просто не успел этого сделать. Кроме дружбы к Сипягину скорбь Витте по случаю его кончины отчасти объясняется предвидением С. Ю., что преемником на посту министра внутренних дел явится В. К. Плеве, от которого он не ждал ничего хорошего ни для себя, ни для своего ведомства.

Витте был страшно честолюбив и властолюбив. Честолюбие его можно было эксплуатировать с большой пользой для дела. Приведу несколько случаев. В. Н. Герард, председатель Синего Креста (попечение о бедных и больных детях), нуждавшегося в больших средствах (а их было очень мало), не раз говорил со мной о необходимости материальной помощи этому учреждению. Я спросил его, отчего он не обратится прямо к Витте. Герард ответил, что уже просил министра, но безуспешно. Затем я лично переговорил с С. Ю. Витте, но тоже успеха не имел. Герард опять приехал ко мне с настоятельной просьбой, и я предложил ему свой способ действия, который вполне оправдался на деле.

«Пойдите, Владимир Николаевич, к министру и пожалуйтесь на меня. Скажите, что я неумело доложил ваше дело, и только потому оно не прошло. Можете даже выбранить меня. Подчеркните, что не может быть, чтобы такой умный и сочувствующий всему общественно доброму человек, как Сергей Юльевич, отказал в помощи, если бы докладчик мотивировал ее как следует».

Герард так и сделал. Просьба его была исполнена.

В другом случае С. Ю. Витте недостаточно реагировал на неоднократные просьбы об улучшении некоторых сторон хлебной торговли. Тогда одному из недовольных я посоветовал написать сильную статью в «Новом времени», указав в ней, как чиновники тормозят проведение в жизнь простых и бесспорных мер. И это только потому, что министру финансов, очень занятому, нет возможности входить во все дела. Если бы такой чуткий и восприимчивый к запросам практической жизни [человек], как С. Ю. Витте, был осведомлен о всех ненужных тормозах в его ведомстве, то, конечно, сделал бы соответствующее распоряжение. Статья подействовала.

С. Ю. Витте отличался удивительной трудоспособностью. Работал он не менее двенадцати часов в сутки; семейные дела его мало отвлекали (у него была лишь одна приемная дочь). И работа его была чрезвычайно производительна. За рабочий день он успевал прослушать много докладов, прочесть большое количество записок и представлений, дать массу распоряжений и указаний о направлении дел. Его отметки и замечания на докладах и представлениях в Государственный совет и Комитет министров указывают, с каким вниманием он читал и как быстро схватывал руководящие идеи и кардинальные доводы. В работе его интересовала основная мысль и общее направление. К мелочам он никогда не придирался и не требовал условного канцелярского языка.