С. Ю. Витте

Не поручусь за точность моей памяти, но думаю, что случилось это 18 апреля. Я явился в этот день по обыкновению одним из первых на очередное заседание Совета министров. Витте открыл дверь своего кабинета и, увидев меня, позвал меня к себе. Закрыв за собою дверь, он пригласил меня присесть у письменного стола и обратился ко мне приблизительно с такою речью: «Между нами установились, мне кажется, такие отношения, дорогой Иван Иванович, что я считаю себя нравственно обязанным сообщить вам об одном совершившемся факте, которого еще почти никто не знает. Я прочту вам письмо, которое я написал государю императору и о котором я пока никому, кроме вас, теперь не говорил: вот оно…» – и он прочел мне черновик письма, занимавшего, по-видимому, четыре страницы. Письмо начиналось напоминанием о том, что, принимая шесть месяцев тому назад пост председателя Совета министров, несмотря на усталость и болезненное состояние, он обязался подготовить почву для созыва Государственной думы. Эта часть принятой на себя обязанности ныне им исполнена. Напомнив затем государю, что еще в январе он ходатайствовал об увольнении, Витте говорил, что его величество потребовал от него продолжения службы до окончательного заключения внешнего займа; так как этот заем, совершение которого затянулось вследствие причин, связанных с общееврейскою политикою, обеспечен, то Витте возобновляет свою просьбу об увольнении его по болезни в чистую отставку, так как он не чувствует себя в силах работать так, как он привык и считает нужным. Разбирая достигнутые им результаты, он выражает полное удовлетворение по отношению к займу, а что касается Думы, то он сознавался, что состав ее его не только не удовлетворяет, но представляется ему опасным для ближайшего будущего. Результат неудовлетворительных, с его точки зрения, выборов он приписывает в своем письме неверной политике неразборчивых репрессий и неудачным распоряжениям П. Н. Дурново, который, как известно его величеству, действовал с большою самостоятельностью и вопреки его, Витте, мнениям. Поэтому он не может принять на себя ответственность за ряд мероприятий министра внутренних дел и находит для себя невозможным явиться перед Думою, имея рядом с собою Дурново, от солидарности с политикою и действиями которого ему, по совести, пришлось бы публично отречься. Помимо, однако, всех этих соображений Витте заявлял о невозможности для него лично продолжать службу вследствие совершенно расстроенного здоровья, требующего серьезного и продолжительного лечения и лишающего его необходимых сил для службы его величества…[231]

Выслушавши этот документ, я был сильно поражен и самим фактом, и содержанием письма: хотя слухи и разговоры об отставке носились давно, но так как они до сих пор не осуществились, то все мы были убеждены, что отставка эта последует после открытия Гос<ударственной> думы, которой мы, казалось бы, должны бы были дать отчет в своих действиях и внести выработанные проекты. Витте, однако, не дал мне даже раскрыть рта, объявив, что письмо послано, что решение его непреложно, но что он считает, что его отставка не должна влечь за собою отставку министров. С этими словами он встал, и мы отправились из его кабинета вместе на заседание совета.

Заседание это прошло, как обыкновенно, хотя и чувствовалась некоторая неловкость, а в конце его Витте довольно туманно намекнул на возможность своего ухода. Дурново был, напротив, в хорошем расположении духа и говорил о Гос<ударственной> думе. Раньше, когда Витте, возражая против его действий, иронически говорил, что ему доставит удовольствие посмотреть, как он будет вывертываться, когда с него будут требовать отчета и объяснений, Дурново заявлял, что он просто отвечать не будет, так как дело Думы – заниматься будущим, а не копаться в прошлом; теперь он говорил, что берется объяснить все свои действия Думе, что там будут сидеть люди разумные и что он уверен в том, что они его поймут и если не все, то многое одобрят.