С. Ю. Витте

Дурново уехал тотчас после заседания, а Витте быстро удалился в своей кабинет. Оставшиеся члены совета собрались в кучку и стали делиться между собою впечатлениями: что означают намеки председателя? Большинство склонялись к мнению, что наш председатель «играет комедию», что о выходе в отставку не может быть и речи накануне открытия Думы; особенно настаивал на этом Немешаев, просто смеявшийся над нашею наивностью, что мы и поверили намекам. Я не считал себя вправе передавать доверенное мне нашим «патроном», но все же сказал, что уверен в том, что вопрос поставлен гораздо серьезнее, чем думают коллеги; последние, очевидно, были поколеблены серьезностью моего тона и стали говорить, что невозможно оставаться в таком глупом положении неведения и что нужно пойти к Витте и попросить его откровенно объяснить всем, что он намерен делать и не решился ли он на какой-нибудь шаг без нашего ведома. Не помню теперь в точности кто, но, кажется, Оболенский, Шипов и Философов отправились к Витте «депутациею» в кабинет. Он сейчас же попросил всех к себе и прочел свое письмо. Все сразу стали говорить о том, что он не имел нравственного права принимать такого решения, не посоветовавшись с коллегами, что он обязан взять свое прошение обратно, а что государь не может принять этого прошения до фактического открытия Думы и до того времени, когда министерство представит ей свои объяснения и внесет свои проекты. На это Витте ответил, хотя и волнуясь, но вполне определенно: «Я готов согласиться с вами, что я поступил относительно вас, господа, неправильно, потому оставимте это; что касается меня самого, то мое решение неизменно. Я имею основания полагать, что государь отпустит меня теперь же, но если бы его величество этого не сделал, то клянусь вам, что в Думе ноги моей все-таки не будет, я просто ходить туда не буду, делами заниматься не буду, все брошу; пусть идет в Думу Петр Николаевич и открывает ее, если хочет, пусть дает объяснения. Государь знает, что я не могу принять на себя ответственности за все меры, которые принимались за последнее время, а кроме того, я серьезно нездоров, не сплю уже давно по ночам, не в состоянии сосредоточиться. Относительно меня, господа, вопрос решен окончательно, и я прошу не терять времени и усилий на изменение решения, которое принято бесповоротно: в этой Государственной думе меня никто никогда не увидит, и в ней я не намерен подвергаться неизбежным оскорблениям. Что касается вас, то если государь не принял иного решения, о чем я ни малейших сведений не имею, я считаю, что вы должны остаться. Если его величество найдет нужным посоветоваться со мною, то я думаю указать на Философова как на моего преемника, если вы ничего против этого не имеете. А теперь пока до свидания; надеюсь, что государь будет милостив и не заставит меня ждать долго решения моей участи…»

Мы ничего против Философова не возражали, но сам Философов энергичнейшим образом отнекивался от чести.

Можно себе представить, какое впечатление произвел на всех этот разговор. Уходя от Витте, все, конечно, были заняты своей судьбою. Шипов заявил, что он будет ждать, пока сам государь объявит ему о его отставке. Оболенский энергично объявил, что готов на коленях умолять государя не увольнять его из синодальных обер-прокуроров, так как он начал целый ряд реформ, которые нужно довести до конца, причем Синод никакого отношения к Думе не имеет. Большинство, однако, было того мнения, что отставка Витте равнозначна отставке кабинета. Я в этом не сомневался ни минуты, и меня интересовал только вопрос, когда и в какой форме мы ее получим; самый факт отставки мне рисовался как избавление от тяжкой ответственности и от навязанного мне каторжного труда, который я взвалил на себя из чувства долга, а не по собственной охоте, а потому ожидаемая развязка меня не только не пугала, но, напротив, искренно радовала, сознаюсь в этом прямо и без всякого ложного стыда.