С. Ю. Витте

<…> Отставка Витте, а с ним и всех нас, накануне открытия Думы заключает в себе для меня пока много неясного. Что придворная партия интриговала вовсю против Витте, что государю лично он был антипатичен, что сам он был измучен и предпочитал не являться перед Думою, которая, как он знал, была ему враждебна, несомненно. Но, с другой стороны, он сам сознавал, что уход его страшно осложнял положение, роковым образом и прямо вел Россию к серьезному кризису, причем каждый должен был обвинить именно его в том, что он бросил государственную ладью на произвол бури как раз в минуту наиболее критическую. Весьма возможно, что я ошибаюсь, но думаю, что положение было такое: Витте знал, что против него интригуют Горемыкин, Трепов и другие, он видел, что с Думою предстоит сложная и опасная борьба, которая должна была кончиться ее роспуском, а между тем руки его были связаны, так как государь, мало ему доверявший и относившийся к нему отрицательно как к личности, был еще постоянно смущаем окружающими; он ясно чувствовал, что Дурново, которым он даже охотно пользовался бы как орудием, принимал участие в интриге против него и все более становился хозяином положения, пользуясь большим доверием и большими симпатиями как государственный человек, чем он сам. Витте и решил: «А ну вас всех к богу: не хотите меня и не надо – выпутывайтесь, как знаете. Der Mohr hat seine Schuldigkeit getahn – der Mohr kann gehen»[232]. Ссылаясь на действительную свою болезнь, которая, однако, не помешала ему шесть месяцев работать и действовать за десятерых, и на согласие государя отпустить его тотчас по заключении займа, Витте все-таки ввернул в свое письмо указание на невозможность явиться в Думу вместе с Дурново, которого он обвинял прямо только теперь, в последнюю, так сказать, минуту, в неудачных результатах внутренней политики, отказываясь от всякой солидарности с наиболее влиятельным министром своего кабинета. Я позволю себе утверждать, что это было сделано с целью: с одной стороны, он знал, что «общественное мнение» не только в России, но и за границею больше всего ставило ему в вину именно то, что творилось по ведомству Министерства внутренних дел, а потому документальный отказ от солидарности с действиями министра, заведовавшего этим ведомством, не мог помешать его репутации, а с другой – говоря государю, что он не одобряет тактики Дурново, Витте как бы заявлял, что решительно расходится с его величеством в оценке людей и событий, так как знал, что государь ценит энергию Дурново, обвинявшего Витте в неумении справиться с революциею и в заигрывании с нею.

Мне кажется, считая доказанным, что Витте не хотел являться в Думу, роспуск которой он признавал неизбежным уже за две недели до ее открытия, что он довольно тонко рассчитал свои ходы; напиши он государю в своем письме только то, что он устал и что с заключением займа он считает свою роль законченною, он рисковал получить ответ такого рода: с января вы почти четыре месяца работали и управляли – посидите еще две недели и откройте Думу, о созыве которой вы так хлопотали, а там видно будет… Но указание на то, что он с Дурново в Думу не явится, делало невозможным такой ответ: приходилось гнать одного Дурново и, значит, развязать совершенно руки Витте, который мог еще бог знает что натворить в несколько недель, и это тогда, когда замена его другим лицом была предрешена, хотя, может быть, и не в этот момент, но вскоре же после открытия Думы, когда Витте успел бы уже так или иначе подвергнуться всем прелестям публичного скандала.

Мне кажется, что Витте прочел все это прекрасно в картах противников и, будучи опытным политиком, ловко отпарировал удар, заставив уволить себя не тогда, когда хотели его враги, а когда он сам захотел.

Что план замены виттевского кабинета новым существовал и что замена эта была в принципе решена до письма Витте, я имею основание считать более чем вероятным, почти даже несомненным, но что предполагалось сделать это несколько позже – доказательством тому служит неготовность состава нового кабинета, заставившая вести спешные переговоры с целым рядом лиц, прежде чем удалось заместить все министерские посты.

Мемуары графа И. И. Толстого. М., 2002. С. 269–282.

Л. М. Клячко (Львов) Повести прошлого

Столкновение двух премьеров

За несколько месяцев до убийства Столыпина в кулуарах Гос<ударственного> совета произошел бюрократический скандал.

Граф Витте беседовал с членом Гос<ударственного> совета Таганцевым. Надо иметь в виду, что гр<аф> Витте всегда был одинок. Бюрократы избегали общения на виду с бывшим премьером, зная, что царь ненавидит его и что общение с ним может навлечь на них опалу. Только некоторые старые независимые бюрократы, состоявшие в либеральном лагере, поддерживали с ним отношения.

К ним подошел председатель Совета министров Столыпин, только что выступавший в заседании Гос<ударственного> совета.

Столыпин протянул Витте руку.