С. Ю. Витте

Вскоре приехал вел<икий> кн<язь>, пришел к нам, выслушал наше мнение о болезни жены, но, видимо, не придавая большого значения этой болезни, очень скоро удовлетворился нашими заявлениями. Несомненно, голова его была занята чем-то другим. По окончании наших медицинских разговоров Гирш спросил вел<икого> князя, в каком положении вопрос о посылке эскадры. Князь ответил: «Слава Богу, только что, выходя из шлюпки на пристань, государь сказал мне, что он решил эскадры не посылать. По крайней мере мы теперь можем быть покойны, что это несчастье отстранено». – «Ну, слава Богу», – сказал Гирш.

Не помню, когда именно, но очень скоро после этого разговора, помнится мне, что чуть ли не на другой день, я узнал из газет о приказании Рождественскому выступить, и… эскадра ушла! Цусима была предопределена!..

Вельяминов Н. А

. Встречи и знакомства: Воспоминания. II. Граф Сергей Юльевич Витте // РГАЛИ. Ф. 1208. Оп. 1. Д. 3. Л. 3–23, 36–39 об. 79–86 об. 93 об.–95., 105 об.–117 об.

В. С. Нарышкина-Витте Воспоминания русской девочки Продолжение

Часть первая

XIV. Дом

Густой туман над городом медленно рассеивается. В матовом небе сочится неуверенный свет. И понемногу вырастает огромное красное здание, вытянувшееся вдоль канала. Это Министерство финансов… Серая уродливая Мойка и этот дом были для девочки неразрывно связаны со всей ее сознательной жизнью. Она знала каждый камень между Певческим мостом и Полицейским, и каждому обитателю этого квартала была знакома маленькая брюнетка, которая регулярно прогуливалась здесь в компании кубообразной англичанки и крупного сеттера. Годы летели быстро. Ребенок рос, как дикий тростник среди людей. Вид широкого квадратного двора, на который выходили окна ее комнаты, не слишком изменился. Те же костлявые и плохо ухоженные лошади были запряжены в дрожки швейцаров. Те же бородатые сторожа в просторных козлиных тулупах, с торчащими из-под шапки красными носами мели грязную мостовую. Тот же старый вахтер с наивным и сосредоточенным выражением лица, в меховом кафтане, надетом поверх русской рубахи, сновал с озабоченным видом. Огромная золотая медаль, висевшая у него на шее, блестела издалека. Мальчишки играли в бабки под грозные и бранные окрики кучеров, которые мыли министерскую карету. Проходя с мисс по этим знакомым местам, девочка часто видела под сводами ворот дочек дворников. Они тоже превратились в подростков. Некогда они стояли там в тулупах и клетчатых платках и кланялись маленькой барышне, которая дарила им подарки на Рождество. Они восхищались ею от всей своей детской души. Теперь они учились в училище, куда их приняли по протекции их господ. Модные шляпы сменили скромные платки, а место былой симпатии заняла ненависть. Они смотрели на девочку враждебно, потому что она была привилегированной и жила в роскоши, а они, обездоленные, – в состоянии, близком к нищете, потому что ее отец был министром, а их – дворником. Не подозревая об их враждебности, девочка весело и дружелюбно им улыбалась. Она любила здесь всех. Ее нежные чувства распространялись и на сурового чинного консьержа, снисходительно встречавшего посетителей, и на угрюмого ночного сторожа, с ворчанием обходившего двор. Недолюбливала она только агентов тайной полиции, которые ходили взад и вперед перед министерством. Они всегда были в мягких фетровых шляпах, галошах и с зонтиками. Где бы они ее ни встретили, они уважительно приветствовали ее. Эта явная почтительность приводила ее в отчаяние: каждый прохожий мог догадаться об их профессии.

По пятницам приемная ее отца была полна народа. В этой толпе можно было отличить тех, кто пришли с ходатайствами от официальных лиц. На их лицах выражалось глубокое самодовольство и презрение к теснившейся людской массе.

Им не удавалось держаться спокойно. Каждую секунду они нервно смотрели на часы и то и дело обращались к секретарю, чтобы узнать, когда же их очередь.

У дверей высились огромные фигуры швейцаров, один из них, старик со статью бывшего солдата, вся грудь в медалях, вечно жаловался девочке:

– Ах! Барышня, как тяжело в моем возрасте терпеть дерзость и неуважение моих сослуживцев! Если бы Крымская война продлилась еще немного, меня бы обязательно произвели в офицеры. Представляете, эти мужики считают, что могут ставить себя на одну доску со мной! Ну и времена! Не то, что в царствование покойного императора Николая Павловича, упокой Господи его душу.

И, качая головой, он снисходительно присоединялся к другим швейцарам.