С Корниловским конным

К середине февраля 3-я Кубанская казачья дивизия и пластуны генерала Ходкевича были сосредоточены в селе Приютном. На том берегу Маныча, в селе Кистинском, оставался только 1-й Черноморский полк полковника Малы-шенко. Полки вели усиленную рекогносцировку против сел Кормового и Крутик.

Село Приютное абсолютно объедено фуражом. За Ма-нычем — оно единственное в наших руках. Все побочные заняты красными, и фуражировку делать некуда. Сотни разбросали свои разъезды конных с подводами в разные стороны по снежной степи, ища хутора и калмыцкие юрты с сеном. О зерне приходится только мечтать. Подвоза с тыла никакого. А если он и есть, то его забирает для себя штаб дивизии. К нашему неудовольствию — у самого генерала Бабиева, после отбития донского табуна, до десятка собственных лошадей. К лошадям у него какая-то противоестественная жадная страсть. Если бы он имел табун собственных лошадей, то он хотел бы иметь их два, три и больше. И, Боже упаси, чтобы у другого офицера, ему подчиненного, была бы под седлом лошадь, лучшая, чем под ним. Он тогда «загрызет, съест» этого человека, пока не приобретет для себя лучшую, чем у другого, лошадь. В остальных случаях — он бессребреник.

И вот случай: фуражиры 3-ей сотни хорунжего Литвиненко везут воз сена, достав где-то в степи. И надо было случиться так, что они проезжали мимо штаба дивизии.

— Чье сено? — кричит с крыльца генерал Бабиев.

— Трэтий сотны Корныловського полка! — отвечает урядник.

Надо сказать, что генерал Бабиев очень любил командира 3-ей сотни хорунжего Литвиненко. И любил его не толь-

ко за личную храбрость, но любил его и «за смелое слово» ему же, генералу Бабиеву. Любил Бабиева и Литвиненко. Бабиев это знал, и он кричит-командует уряднику:

— Вези ко мне во двор!

— Ныкак нет, Ваше превосходытэльство! Цэ сино дли нашои сотни!

—Вези сюда и скажи своему командиру сотни, что сам генерал Бабиев приказал, — безапелляционно поясняет Бабиев.

Хорунжего Литвиненко казаки любили и глубоко уважали, но знали, что за промах, за трусость и другие провинности — «вин рознэсэ» в пух и прах.

— Та мэнэ хорунжый Лытвынэнко убье, як я прйиду бэз сина? — взмолился урядник.

— Вези сюда, во двор! — вторично командует Бабиев, и урядник отдал свое сено, с таким трудом найденное для сотни, может быть, «на одну закладку».

Хорунжий Литвиненко приходит ко мне и злобно докладывает об этом, хотя отлично знает, что помочь ему я не смогу.

— Тэпэрь я, заказав козакам шоб воны за вэрсту мына-лы цэй наш штаб дывызыи! — для успокоения себя говорит мне он.

Бабиев приехал в наш штаб полка на тройке рыжих донских кобылиц, неуках, и на захудалом тарантасике. Он почему-то в гимнастерке и без шашки, что так не похоже на него. Это он просто совершает «прогулку по селу», как сказал мне, добавив, что эти кобылицы-неуки — не поддаются выездке под седлом. Но он одного не знал, что горячего характера человеку — трудно выездить лошадь-неука.

Грязь в селе ровно по ступки колес. И его «тройка», и экипажик, и он сам, в брызгах, в грязи. Со мной он и теперь откровенен, словно он сотник, а я хорунжий. Поговорив о делах и «о сене Литвиненко», заговорили о пластунах.

— Не нравятся мне ни Ходкевич, ни Цыганок, — как-то смущенно говорит он. — Все это старые перешницы... в отставку им надо.

На это я ему ничего не отвечаю, так как знаю, что и он им не нравится.

— Вы давно знаете генерала Бабиева? — в этом же селе Приютном спросил меня полковник Цыганок.

— Давно... а что? — отвечаю ему, очень приятному на вид старому полковнику, смуглому лицом, спокойному и, вижу, серьезному.

— Да уж больно он молод... и горяч! И не уважает старших, — отвечает он. Генерал Ходкевич стоит здесь же и молчит. Этим «старикам» было около 50 лет.

Когда прибыл в Приютное штаб дивизии, то генерал Бабиев приказал очистить дом и весь двор, в котором помещался генерал Ходкевич со своим штабом пластунской бригады, чтобы занять все своим штабом. Генерал Ходкевич, старик, возмутился, но... очистил. Поэтому-то он и молчит сейчас.

Я начинаю «не узнавать» своего молодецкого, скромного и бессребреника полковника Колю Бабиева. Генерал Бабиев становится хуже полковника Бабиева. Положение людей меняет, но у нас с ним остались все те же дружеские и доверительные взаимоотношения. Об изменении их я и не думал.

В селе Приютном я любуюсь своим родным 1-м Кавказским полком. Хотя состав казаков наполовину изменился, но врожденное молодечество и «поворотливость» их остались те же по станичному наследству. Ко мне приходят урядники и казаки Великой войны на Турецком фронте, и мы только и говорим о прошлом и о том, как наш молодецкий полк не гнулся и в беде.

В Кавказский полк вернулся после ранения наш старший брат Андрей, сотник и мой сверстник по полку мирного времени есаул Храмов. С есаулом Михаилом Казановым — они мощь и традиции полка, а я для них — всегда желанный гость. Казанов дружески смотрит на меня, потом на брата и Храмова, и любовно произносит — «Кавказская старшина». Да, мы были коренные и старшие кавказцы.