С Корниловским конным

казак или сам «грозный генерал Бабиев», который, еще раз подчеркиваю, никогда не был грозным. В Корниловском полку, принцип — один за всех и все за одного — чувствовался всегда и во всем, будь то бой или пирушка. Это я ощущал еще тогда, прибыв в полк — ив боях, и в быту — теперь же, став их командиром, ощутил еще больше, как и вел всех к этому.

Приняв Корниловский полк, Бабиев напрягал все силы, чтобы комплектовать его казаками лабинских станиц. Для него лабинцы были — выше всего. Он звал в полк своих офицеров, и вот теперь в нем их четыре, из коих три станичника. Он умышленно перевел обоз 2-го разряда из станицы Усть-Лабинской в стацицу Лабинскую, в свой отдел, чтобы, выражусь так — «облабинизировать» свой полк.

В Астраханских степях

В ночь на 3 февраля Корниловскому полку и 9-му Кубанскому пластунскому батальону приказано выступить за Ма-ныч, для усиления головных сотен 1-го Кавказского полка, занимавших село Приютное Астраханской губернии, с задачей — для расширения заманычского плацдарма. До Маны-ча было 12 верст и после, до села Приютного, так же двенадцать. Приказано дойти ночью, скрытно от противника.

При закате солнца — полк выступил. За селом Дивным, на север от него, на выгоне, в двухшереножном строе стоял батальон, силой до 250 казаков. Он должен был идти за нами, не связывая полк своим движением, почему я и не обратил на него внимания. Пластуны стоят строем, значит, ждут командира, подумал я. Пройдя версты две, — выкрикнул:

— Головные дозоры вперед! Старшего ко мне!

Погода стояла сырая. По степи сплошной снег, а по дороге мокрая грязь. Я слышу копыта коней головных дозоров четко, нервно, цокают по ней, и кто-то, в затылок, словно гипнотизирует меня, и мне от этого неприятно.

— Чего звольтя, господин есаул? — слышу я голос старшего дозорного левее себя, и он показался мне знакомым.

Обернувшись к нему, чтобы дать указания, — я тут же удивленно выкрикнул:

— Невзоров? — и холодная струйка «чего-то» пробежала у меня по позвонку, спустилась вниз и растаяла в седа* лешнем клубке. Это у меня всегда бывало перед атакой, как чувство невольного страха или большой неприятности.

— Так точно, господин есаул! — отвечает мне казак, весь бледный как полотно.

«Я тэбэ породив, — я тэбэ и убью!» — невольно одним лишь мгновением пронеслась мысль в голове, но тут же и отошла прочь...

— Впереди нас, за Манычем, в селе Приютном, находится наш 1-й Кавказский полк. К нему мы подойдем в полночь. Поэтому не бойся, но, конечно, осматривайся... Езжай! — закончил я.

И казак, со словом «слушаюсь!», словно спасаясь от меня, широким наметом, с тремя другими дозорными, поскакал.

«Какая встреча! — думал я. — Что я мог бы сделать с этим казаком? И нужно ли было что делать?» И в те пять секунд моих дум я нашел, что «делать с ним» ничего не нужно, так как его душа дошла до полного понимания красных, и он теперь будет у меня самый надежный «белый воин».

В месяцы революции 1917 г., под Карсом, в Финляндии и по возвращении на Кубань в последних числах декабря того же года — я был командиром 2-й сотни 1-го Кавказского полка; Жуткие месяцы развала армии в Финляндии и потом, когда наша 5-я Кавказская казачья дивизия возвращалась на Кубань через огнево разрушения всей России от самой Финляндии и до земель Войска Донского, где существовала законная казачья власть. Первый эшелон полка, моя 2-я сотня, при которой был весь штаб полка, полковой штандарт, денежный ящик и полковой хор трубачей, всего до десяти офицеров и до 200 казаков — этот путь по красной России, уже при советской власти, совершил в течение двух недель — с 8 по 24 декабря 1917 г. В Воронеже и на станции Миллерово — красная власть требовала от нас сдачи оружия. Мы не дали. Не буду описывать личных переживаний, но вот этот казак Невзоров

станицы Новопокровской и два других его сверстника все месяцы мутили сотню, которая считалась самой стойкой. И не замутили. Невзоров — совершенно серый казак, малограмотный, с «рязанским» произношением слов, казак

4-го взвода, и из таких — которых за негодностью и плюгавостью в строю — вахмистры назначают пасти свиней, чтобы своим паскудным видом не портить строй. И, несмотря на это, Невзоров хотел мутить сотню, вызывая этим только презрение казаков, а от молодецких урядников — даже окрик, на который он почему-то не возражал.

В полночь, прибыв в Приютное, представился старшему в чине, командиру 1-го Кавказского полка полковнику Ар-фенову. Его я вижу впервые. В пенсне, в кителе, в фуражке. Лицо хорошее, умное, интеллигентное. От радости «подкрепления силами» — он не знает, где нас усадить? Ему лет под 40. В углу, среди полусонных ординарцев, с дивана поднимается рослая богатырская фигура в косматой белой папахе и с черными, воспаленными глазами. Она улыбается мне, рычаще произносит слова приветствия и — дружески тянет руку.