С Корниловским конным

Я его вижу впервые, и на меня он произвел хорошее впечатление старого служаки. За столом он рассказал, что окончил Иркутское пехотное училище, находясь в кавалерийском взводе, почему и вышел офицером «в гусары». Теперь он командир казачьего полка, он любит казаков, а в особенности Корниловский полк, славный боевой, который великолепен, даже в офицерской пирушке, где видна такая сердечная спайка, каковой он не видел в других полках.

Приезд и задание Преображенскому — удивило всех офицеров. Никто из них не хотел быть добровольно членами военно-полевого суда. Пришлось назначить. Суд был короткий: двоих повесили за селом, некоторых выпороли, а остальных отправили под конвоем в уездное правление. Я был огорчен как представитель Добровольческой армии «на местах». Довольно высокий ростом, стройный — Преображенский был строг и жесток. Службист.

Стоять изолированно с полком в далеком селе было приятно «для ремонта полка». Никто нам не мешал в этом. И дружная офицерская семья корниловцев, совместно решив «что надо?» — всеми силами приступила к делу.

Старший полковой писарь Александр Шарапов, казак станицы Ильинской, доложил мне, что в сельском правлении есть пишущая машинка «Ремингтон» на полный лист. В полку же была старая и очень плохая на пол-листа. Я зашел и посмотрел. Машинка была совершенно новая. Меня сопровождал сельский староста, крестьянин лет 35, серьезный, толковый и не раболепствующий, Предложил ему продать ее для полка и слышу совершенно резонный ответ:

— Господин командир! Машинка принадлежит селу и куплена на общественные деньги. Она не продажная, так как нужна самим нам. Я, старший унтер-офицер Великой войны, прошу все это понять и не обижать нас.

Все это было сказано так просто и так правдиво, что меня обезоружило.

— Я Вам заплачу вдвойне ее стоимости, — подкупаю его.

— Денег нам не надо, господин командир, — отвечает он. — Да и что стоят теперь эти деньги? — парирует он, но держится почтительно.

В общем, староста села ни за что не хотел уступить нам машинку. Но я был удивлен, — почему ни одна стоявшая здесь воинская часть не реквизировала ее? И думаю: кто-то и когда-то все же отберет ее! И я говорю ему эту жестокую правду. Слово «реквизиция», вижу, его испугало.

— Могу реквизировать ее и я, для нужд армии... но я этого не хочу делать. Я хочу ее купить у Вас по-хорошему! — внушаю ему как можно спокойнее.

Мои слова дошли до него, и машинку он уступил. Полк заплатил за нее 400 рублей и впридачу дал свою — маленькую и на пол-листа.

Прошло всего лишь несколько дней, как получено официальное требование начальника штаба дивизии: «представить машинку в штаб, в которой он нуждается». На столь насильственное требование — полк не ответил.

«Реквизированную Вами пишущую машинку «Ремингтон» «на полный лист» в селе Киевском — начальник дивизии вторично требует препроводить в штаб, которому она нужна», — получаю следующее требование.

«Пишущая машинка Ремингтон является собственностью полка. Она не реквизирована, а куплена. И она так же нужна полку, как и штабу дивизии. Требование исполню Только за личной подписью генерала Бабиева», — отвечаю в штаб. Ответа не последовало. Но я не успокоился, зная «власть» всякого штаба и характер Бабиева.

Несколько дней спустя Бабиев, без своего штаба, а только с адъютантами и ординарцами, прибыл в село Кистин-ское, в 1 -й Черноморский полк, куда вызвал и меня для доклада о состоянии полка. Мне было приятно встретиться с ним, как и доложить обо всем лично, о чем не всегда можно писать. Он, как всегда — бодр и весел, но о машинке — ни слова. Но я-то помню об этом! И перед самым его отъездом, как бы «между прочим», спросил о его распоряжении.

— Да отправь ее, а то этот Рябов-Решетин надоел мне с ней! — выкрикнул он и по-солдатски выругался по адресу своего начальника штаба.

Я понял, что если и теперь отказать — будет хуже... Машинку отправил, 400 рублей от штаба получил за нее, но пришлось отобрать и свою у старосты, так как она была единственная в полку. Приплатил немного и за нее, за свою же машинку, чтобы загладить всю эту неприятную историю.

Есаул Лопатин вызван в Екатеринодар, для службы в войсковом конном учебном дивизионе. Из старых корниловцев туда были приняты есаул Безладнов и сотник Демя-ник. В полк прибыли новые офицеры — подъесаул Козлов* и сотник Твердый*.

В полку появились чесоточные лошади, а среди казаков — цинга. Чесотку, безусловно, занес «беспризорный» табун донских отбитых лошадей, а цинга появилась от недостатка лука, перца, чеснока. Полк ставился в угрожающее положение обезлюдения и обезлошадения. Бездействовать было нельзя, чтобы сохранить часть в необходимой боевой готовности. Стояла стужа. Лошади в холодных сараях и всегда оседланы. Противник ведь под боком. И все же казаки умудрялись мыть их горячей водой «с зеленым мылом» — единственным способом лечения.

Награждения казаков и офицеров