С Корниловским конным

Я это понял, и мне это понравилось. Я отлично знал его пылкую и пристрастную любовь к полку, и знал, что он будет долго бесноваться, не побывав у нас. И никто его, даже и женщины, не удовлетворят так, как кутеж с офицерами Корниловского полка. Офицеры не могли не знать о неприятностях у меня с ним из-за пишущей машинки и особенно о ранениях. Сотник Васильев, как адъютант и свидетель всего этого, — он со свойственной ему резкостью в правде — возмущался открыто. Вот почему офицеры напряженно ждали: поеду ли я к Бабиеву с приглашением или нет? Но я и минуты не думал, чтобы не пригласить на столь Великий праздник кровью с нами связанного, молодецкого и всегда веселого генерала Бабиева.

Офицерский стол был накрыт в просторном и светлом зале местной школы, находившейся в районе полка. Всем офицерам предложено было прибыть верхом на лошадях к школе, для встречи Бабиева. К штабу дивизии нужно было проехать один квартал вправо и потом один квартал влево. Я там.

— Генерал у себя в комнате, наверху, — сказал мне начальник штаба.

Постучав в дверь, вошел. Бабиев был в своей верблюжьего цвета дачковой черкеске, при кинжале и револьвере, в папахе. Словно куда-то собрался ехать. Вид его был скучный, немного злой, а может быть, разочарованный. Я остановился у двери и, не снимая папахи, приложив руку к ней, докладываю:

— Ваше превосходительство, господа офицеры Корниловского полка и я — просим вас пожаловать к нам на полковой обед по случаю дня праздника Святой Пасхи.

Я хорошо знал Бабиева. Он был бесхитростный человек и добрый, но воспитанный в холе, которому с детства было позволено многое родителями как единственному сыну у них. Естественно, это развило в нем чувство «мне все возможно». Но когда он стал офицером, то начал познавать, что это было совсем не так. И «все для него» не могло быть: равные ему офицеры не хотели, а старшие не позволяли. Это его задевало, но — «все хочу» все же не вытравлялось жизнью. И если оно было сдерживаемо старшими и сверстниками тогда, когда он был молодым офицером, то теперь, когда он стал генералом и начальником пяти конных полков, — оно всплывало вновь.

Вот почему в светлый день Святой Пасхи, когда и природа даже оживает, и весь мир ликует Воскресением Христа, — ему было скучно и одиноко.

Доложив, я смотрю, как и полагается, прямо ему в глаза. В те глаза, которые я хорошо знал, изучил и понимал их. И уловил в них, как они чуть дрогнули и... обрадовались. Чопорно, гордо, грудным голосом — он произносит: «Христос Воскресе!» и целует меня в губы три раза. Потом добавляет:

— Вы это искренне зовете меня на обед?

— Разве Вы, Николай Гаврилович, можете сомневаться во мне и в офицерах-корниловцах? — ответил ему.

Подать ему коня было делом одной минуты. У него никто не ходил шагом. И мы в седлах идем вдоль улицы. Он вновь осматривает мою кобылицу, а я любуюсь его энергичным, сильным, веселым и нарядным по-дикому калмыцким конем, которого вижу впервые. Светло-гнедой масти, с лысиной, две или три ноги «в чулках», физическая сила и задор выпирают во всем его красивом мускулистом теле и в особенности в выпуклых, энергичных и как будто злых, острых ясных глазах. При высоком и гордом поставе головы и шеи — у него очень широкий шаг. Глаза и уши остро направлены только вперед. И только изредка он повернет голову в стороны, будто хочет всем сказать, кто находится впереди и по сторонам: «смотрите, кого я несу на своей спине!» И Бабиев, и его конь — они, действительно, украшали один другого, а вдвоем — представляли редкого по красоте казака-кавказца.

Мы повернули за второй угол улицы. И когда он так неожиданно увидел группу конных офицеров-корниловцев до 25 человек, — недоуменно спросил:

— Что это значит?

— Господа офицеры встречают Вас, — ответил ему.

Медлительный сотник Марков как самый старший в

чине едва успел скомандовать: «Смирно! Господа офицеры!» — как Бабиев выкрикнул: «За мной!» и скопытка бросился в карьер вдоль улицы, к нашему штабу полка. Поднимая облачко сыроватой пыли, все офицеры кавар-дачком понеслись вслед за ним, преследуемые злым лаем собак, выскочивших из своих дворов.

Два длинных стола с яствами и напитками поставлены под прямым углом, буквой «Г», почему Бабиеву видны были все офицеры. В противоположном углу был накрыт стол для полковых трубачей, также с закусками и выпивкой.

Все мы в черкесках и при полном холодном вооружении. Бабиев впервые среди офицеров с тех пор, как принял дивизию. И он видит, как мало осталось тех, с кем он был тогда! Он внимательно рассматривает каждого со своего места, спрашивает меня их фамилии, какой станицы и прочее.