После первых рюмок были короткие тосты. Оркестр сопровождал их бравурной «тушью». Как принято в полку — офицеры садились за стол не по чинам, а по голосам для песен, кроме двух-трех старших, для представительства около Бабиева. И вот, когда офицеры-корниловцы запели свои песни, исключительно черноморские — душа Бабиева растаяла... Он сам хорошо пел, но линейные песни. И он любил в песнях казачьих гик, крик, свист, тарелки, бубен, зурну. Вообще — он любил «бум», а мы его услаждали, как и услаждались сами такими минорными и мелодичными песнями. Наконец, потешили мы его и веселыми песнями.
Много пелось и много пилось. Обед был долгий, многие размякли. Участились тосты. Самым интересным был тост хорунжего Литвиненко. Он не был особенно пьющим, но компанию поддержать мог и любил. Крупный, широкоплечий, широколицый, весь раскрасневшийся от выпитого — он попросил слова. Все примолкли, так как всегда ожидали от него и умного, и логичного, но чаще очень оригинального. Оно и вышло оригинальным.
«Хурунджый Лытвын», как называли его казаки, редко говорил по-русски, но зато его черноморская речь всегда была так образна и интересна, как редко у кого:
— Я пю (пью) за гэнэрала Бабия, котрый нас роздрачуе (возбуждает) на всэ!
Дальше ему не дали закончить... Громовое «ура», крик, смех — заглушили самые благородные его намерения. Бабиев, широко улыбаясь, понял это с самой хорошей стороны, и только сам автор этих слов недоумевал и возмущался, что ему не дали докончить его мысли, тоста.
Веселие продолжалось. Было уже за полночь. Вдруг принесли почтограмму от начальника штаба корпуса, генерального штаба полковника Егорова на имя Бабиева. Он просит прочитать ему тихо, и я читаю: «По агентурным сведениям, на Астраханский мост, что через Маныч, только что пришли две новые роты красных с пулеметами. Не находите ли Вы возможным выслать туда две сотни Корниловского полка, чтобы они, с рассветом, атаковали бы их и захватили в плен».
Мы оба удивлены подобным предложением, к тому же совершенно несвоевременным. Да и почему надо послать сотни от Корниловского полка, когда в селе стоят еще три кубанских конных полка? Бабиев решил не отвечать. Но через час пришло повторное предложение.
— Две сотни в 80 шашек не смогут конной атакой взять две роты в плен, — тихо говорю ему. — И если Вы будете настаивать, то должен выступить весь полк, — добавляю.
— Корниловцы — алла-верды! — встав, крикнул Бабиев.
— Якши йол! — как всегда, дружно подхватили все. И он прочитал всем почтограмму полковника Егорова — «выслать две сотни». К моему удовольствию — все были удивлены и молчали. Тогда Бабиев продолжил от себя:
— Я посылаю весь полк, и сам с Вами скачу на Маныч!
Дружное «ура» было ему ответом. И многолюдная зала
довольно уставших людей, громко загомонила голосами и топотом ног, быстро выскакивая на улицу, чтобы бежать к своим сотням, будить казаков и скакать к Манычу.
Я был настроен совершенно против такого несвоевременного набега, но настаивать перед Бабиевым уже не хотел, чтобы не иметь еще и «третью неприятность» и к тому же по боевому приказу. В душе и Бабиев был против, но предлагал ведь начальник штаба корпуса!..
Походный сигнал «Генерал-марш», пропетый всем хором трубачей, — не разбудил казаков в их хатах после торжественного и веселого дня Святой Пасхи. В общем, сотни долго седлали, собирались, строились. Мы с Бабиевым были нормальны, но многие офицеры сильно размякли от выпитого. И 12 верст к Манычу — полк все же шел широкой рысью, изредка переводя коней в шаг.
И как мы ни торопились, а к Манычу подошли с рассветом. Где этот Астраханский мост? каков он? — никто из нас не знал. Два раза мы его переходили только ночью, почему местность вокруг была неведома.
Бабиев оставляет с собой две сотни, пулеметную команду и хор трубачей к югу от места моста, а меня с четырьмя сотнями отправляет на восток, между двух паралельных полыней воды, пройдя которые, надо свернуть на север, перейти вброд заросли и атаковать красных с востока. Он же атакует с юга; при неудаче — обеспечит путь отхода моим сотням. Со мной чуть свыше 150 казаков.