С Корниловским конным

Уже темнело. Вдруг Бабиев говорит: «Господа... я и забыл: сегодня во 2-м Полтавском полку ужин и бал с местной интеллигенцией и я туда приглашен. Едемте все!.. Все со мной!.. Я не хочу расставаться с корниловцами!»

С оркестром трубачей мы вступили в село и приблизились ко второй местной школе. Во всех окнах яркий свет.

Перед парадным крыльцом Бабиев выровнял нас в одну шеренгу. Наш оркестр ревет бравурный марш. Командир полка, полковник Преображенский, выскочил на парадное крыльцо и просит Бабиева войти, где его давно ждут.

— Дорогу!.. Хочу въехать верхом! — громко говорит он Преображенскому и направляет своего коня на порожки крыльца. В коридоре темно. Его горячий Калмык, которому, казалось, тесно и в степи — нервно семенит передними ногами, крутит задом и хвостом и не слушает своего седока.

— Джембулат — вперед! — кричит он мне.

Я выдвинулся из тесного фронта своих офицеров, и моя кобылица, обнюхав порожки, послушно взошла на них. За мной последовали есаул Васильев и сотник Литвиненко, всегдашние инициаторы в полку. Конь Бабиева, следуя животному инстинкту, двинулся за ними.

— В залу, в залу! — командует мне позади Бабиев, и я, повернув в первую же дверь направо, въехал в очень освещенную залу, где за длинным столом у противоположной стороны сидело человек до 25 офицеров и штатских и столько же дам.

— Цок-цок-цок-цок... — издавали этот характерный звук по деревянному полу входившие один за другим всадники и выстраивались в одну шеренгу, фронтом к столу. При таком диком нашем появлении — все дамы нервно вскочили со своих стульев и с испугом прижались к стене. И я заметил на лицах их не один испуг, но и то, от чего становилось стыдно...

— На-право — равняйсь! — командует Бабиев. И все офицеры-корниловцы повернули головы направо, т. е. на меня, на своего командира полка, на «озорника номер два», так как Бабиев был «номер первый». И я уже думаю-страдаю — почему я не отговорил или не ослушался своего начальника дивизии генерала Бабиева и не ускакал от него в полк со своими офицерами? Но это была бы уже «четвертая неприятность» с Бабиевым. И ослушания он не забывает... Бабиев же, словно упиваясь этим озорством, —- командует:

— Смирно!.. Господа офицеры! — взяв руку под козырек, словно приветствуя полтавцев и их гостей, молча и изумленно смотревших на нас.

— Становись на седла! — несется следующая его команда — и мы все «стали на седла». Он хочет также стать на седло, но его нервный конь не стоит на месте. К тому же у него только одна рабочая рука.

— Лезгинку! — кричит он трубачам. И лезгинка грянула.

— Полковник Елисеев!.. Со мной! — командует он и... спрыгнув с седел, — мы понеслись в танце.

Это вывело «зрителей» из недоумения, и они громко зааплодировали. Полковник Преображенский, храбрый офицер, большой службист и почитатель Бабиева — он не знал — что делать? Он уважал и боялся Бабиева, почему и не знал, как все это прекратить? И когда лезгинка окончилась, он быстро подошел к Бабиеву и попросил представиться дамам. А я, воспользовавшись «отлучкой» генерала, «прошипел» своим офицерам: «Выводи лошадей как можно скорее!»

— Куд-да? — бросил Бабиев, услышав топот уводимых лошадей. Но я ему махнул только рукой, дескать — «довольно»! Он не реагировал.

Я не раз кутил с Бабиевым, когда он был сотником и подъесаулом. Он пьет немного, но он может долго кутить ради веселья. И в веселье должен быть обязательно «бум», танцы, гик, стрельба из револьверов и вообще все шумно, широко, оригинально. Но, делая в веселье озорство, он никогда не терял головы, т. е. делал все продуманно. Зная все эти его увлечения и став в дивизии командиром полка, да и раньше, будучи его помощником, — я всегда воздерживался в шумном веселье, чтобы вовремя и по-дружески — умерить его пыл. Так было и теперь.

У кубанских и у терских казаков считалось шиком во время гульбы въехать в дом верхом на лошади. Это в станичной жизни. Проделывали это только молодецкие казаки, отслужившие и, конечно, на своем строевом коне. Это считалось верхом лихости и смелости. Как и полной послушности лошади ее хозяину. Но в данном случае «въехавших» было очень много, свыше двух десятков. Кроме того, въехали в чужую среду, не в казачью, которая этого понять не могла. И термин «озорство» определяется много лет спустя, когда психология переменилась. Молодецкая кровь бушевала и не знала, куда и во что должна вылиться.

Пополнение в полк

Из войска совершенно неожиданно прибыло пополнение в полк, силой в 120 конных казаков. Эту сотню привел сотник Гурбич*, сын члена Краевой Рады; его помощником был сотник Троян*.