С привкусом пепла

– И то верно, – вынужденно согласился Решетов. По окопам тихо зашелестел приказ подпускать каминцев поближе.

Сытая лошадка побежала бодрей, людей на телеге уже можно было пересчитать по головам. Включая возницу, семь человек. Зотов поморщился. Дети малые-неразумные, таких стрелять даже жалко, война второй год, а прут в открытую, через поле. Поленились лесом обойти и доразведать. Нихрена ничему не учили. Теперь без обид…

Телега встала, словно боясь пересечь невидимую черту. Двое спрыгнули и заспорили между собой, жестикулируя и тыча в сторону деревни. Тарасовка с виду миролюбива и безмятежна, затаившиеся партизаны не проявляли себя. Перепалка закончилась победой глупости. Спорщики погрузились обратно, в настороженной, зыбкой тишине щелкнул кнут, и тут, прямо в лоб, басовито и раскатисто ударил «Максим». Очередь стеганула правее, вспорола непаханную целину и накрыла телегу свинцом. Там заорали, люди повалились навзничь, с флангов стремительно застрекотали фланкирующие пулеметы. Шьющий стук МГ-42 не спутать ни с чем. Раненая лошадь пронзительно завизжала, встала на дыбки, рванулась в сторону и опрокинулась вместе с телегой. Черными холмиками застыли тела. Зотов видел, как двое успели нырнуть за межу, преследуемые фонтанчиками взрытой земли. Пулеметы замолкли.

– Эй, слышите меня! Сдавайтесь, суки! Даю десять секунд! – срывая голос, заорал Решетов и подмигнул Зотову. – Лихо мы их?

– Красивая победа.

– Ну так. А как вам, товарищ второй секретарь?

– Уймись, Решетов, – поморщился Кондратьев и опустил автомат. – Как в тире сработали.

– Нихт шиссен! Вир гебен ауф! – донесся с поля напуганный голос. Поднялись два человека. Один кренился на сторону и держался за бок.

– Я один это слышал? – изумился Решетов, жестом отправляя группу бойцов. Лошадь стонала по-человечески и дергала задними ногами. Партизаны рассыпались по полю и осторожно дошли до телеги. Ударили одиночные, добивая лошадь и тяжелораненных. Пленных обыскали и погнали к траншеям.

– Почему по-немецки? – заметно растерялся Кондратьев.

– Может немцы? – логично предположил Зотов.

– Встречайте гостей дорогих, – залихватски усатый партизан в прохудившимся ватнике ударами приклада спустил пленных в окоп. Выглядели они крайне жалко: грязные, оборванные, испуганные. Один постарше, заросший колючей щетиной, седой, словно лунь, второй помоложе, лет восемнадцати, с расширенными, наполненными слезами глазенками, зажимающий рукой кровоточащую рану в левом боку.

– Нихт шиссен, нихт шиссен, – зачастил седой, давя угодливую улыбку. – Вир дойчен. Аллес клар.

– Я, я, дойчен зольдатен, – шипя от боли, закивал молодой.

– Охренеть! – Решетов хлопнул руками по бедрам. – Нет, Вить, че за дела?

– Немецкий у них рязанского разлива, – хмыкнул Зотов и по всегдашней, избывчивой доброте полез помогать. Под рубахой у раненого булькало и судорожно пульсировало, пулевое отверстие. Зотов примерился и запустил в дырку палец.

– А-а-а, сука бля, – взвился пленный.

– Обучение русскому – быстро, надежно, с гарантией, – улыбнулся Зотов, извлек мерзостно чавкнувший палец и отвесил «немцу» леща. – К чему эта комедия, актеры крепостного театру?

– Это все он, он, – застонал молодой, тыча в седого. – Он меня подговорил!

– Самый умный что ли? – Решетов пихнул седого ногой.

– Нихт шиссен, их бин дойчен, – судорожно затрясся седой, доигрывая по инерции роль.

– Я тебе щас башку прострелю, – пообещал Решетов.

– С Локтя мы, – заныл молодой. – Меня Ленькой звать, а этого Яшкой Седым. По нам как стрелять начали, Яшка и говорит: «Прикинемся немцами, немцев стрелять на месте не будут, а нас, каминцев, сразу в расход.»

«Забавная животина», – подумал Зотов и заглянул Седому в глаза.

– Может хватит Ваньку валять?

– Я не валяю, – буркнул пленный. – Жить очень хочется.

– А кто не дает?

– Всяко бывает, – простодушно откликнулся Яшка. – Мозга со страху запутались, вот я и счудил. Стрелять, значит, не будете?

– А надо? Кто такие?

– Разведка моторизированной истребительной роты локотской волости.

– Моторизированной, – Решетов подавился смешком. – При телеге?

– Все не пешком.

– Ваша задача? – спросил Зотов.

– Доразведать Тарасову Гуту, – шмыгнул носом Яшка Седой. – Посмотреть исть партизаны или сбежали.

– И истребить?

– Шо?

– Рота же истребительная, должны истреблять.

– А. Не, – гнилозубо и обезоруживающе улыбнулся Седой. – Я, к примеру, и с винтовки палить не умею.

– Все вы так говорите. Сколько вас? Только без фокусов. Правду.

– Я в жизни не врал, – обиделся Яшка.

– Сколько?

– Три пехотных батальона в Холмецком хуторе и мехбат на подходе. Каминский рвет и мечет, обещался к вечеру выбить вас вон. Вы мне оружие дайте, я с вами пойду! И гранату!

– Экий ты шустрый, – хмыкнул Решетов.

– А лучше отпустите, я скажу нетути партизан. Мне поверят, Яшка Седой ни в жисти не врал!

– Заткнись, – оборвал Зотов. – Где этот хутор?

– Отсюда километров семь по дороге на Локоть, – отозвался Решетов.

– Часа через два ждем гостей.

– Три батальона, – ахнул второй секретарь. – Приказываю немедленно уходить.

– Тебе надо, ты и иди, – резанул Решетов.

– Останетесь?