С привкусом пепла

– Петр Макарыч, – истово закивала бабка. – Красивый был у меня Петя, высокай…

– Тьфу, – Решетов сплюнул в сердцах.

– Ыыы, уру, уэр, – завел шарманку Митюша, показывая на труп. – Уэр он, уэр.

– Умер? – уточнил Зотов. – Ну спасибо, экий ты башковитый, сам бы я ни в жизни не догадался! Ты кого рядом с ним видел?

Митя отрицательно затряс головой, всеж разумея по-человечески.

– Ыыы, икаво. Уэр.

– Уэр, уэр, – Зотов повернулся к Решетову. – Никто ничего, конечно, не видел. Федора зарезали после полуночи, аккурат, когда посты пошел проверять.

– Как свинью, – нахмурился капитан. – Такого парня пришили, суки. Мы с ним с сорокового служили, финскую прошли, от границы отступали, последнюю корку делили напополам. У него семья в Киеве. После войны в гости звал. Эх…

– Уэр, ууу – Митька, хныча, размазал по роже слезы и зеленые сопли.

– Враги у Федора были?

– Точно нет, – без раздумий ответил Решетов. – Да если и были, кто мог Малыгина ножиком запороть? Федя подковы играючи гнул, человек силы неимоверной. Он при мне трех финов в три удара убил. Саперной лопаткой орудовал, залюбуешься.

Зотов смотрел на страшно изувеченный труп. Что-то не вязалось. Предположим вчера, при фильтрации, упустили врага. По логике, он должен затаиться и сбежать при первом удобном случае. Но нет, ночью он убивает Малыгина, причем с крайней жестокостью. Ладно бы в спину пальнул или из темноты обухом по голове. Убийца выбрал нож, причем кромсал так, что встал вопрос о старых обидах и счетах. Враг рисковал трижды: выбрав звероподобного Малыгина в качестве цели, глумившись над телом, а в конце потратив время на придание телу загадочной позы. Зачем? Для отвода глаз?

– Это ублюдки из школы, – губы Решетова сжались в полоску. – Не знаю как, но ночью они выбрались из подвала.

– Ты с выводами не торопись, – Зотов присел к телу и кончиками пальцев отодрал слипшуюся в крови гимнастерку. Вдоль позвоночника побежали мурашки. На могучей, густо поросшей кучерявыми волосами груди Малыгина красовались вырезанные латинские цифры девять и шесть. Параллель с убийством Шустова вышла прямая.

– Это что? – тупо спросил Решетов.

– Цифры, как у Коли Шустова.

– Хочешь сказать…

– Ничего не хочу, – оборвал капитана Зотов. Слишком много ушей.

– Павленко! – позвал Решетов.

– Тут.

– Убери Федора. Группу к школе. Быстро.

– Что задумал? – спросил Зотов.

– Сейчас узнаешь.

За руку схватила глуховатая бабка.

– Милок, ты послухай. Митяйка мой яво нашел. Он у меня смекалистый, даром речи лишенный. Речь-то не главное, он, чай, не агитьщик. Яму шесть годиков было, я в поле картоху полола, а ить дожжик зачался. Я Митяйку под дубом оставила, а в дуб молния жахнула. Митяйка умишком и тронулся. Я далече была, прибегла, а он колодой лежит, попалило яму спину и плечи. Ох горюшко-горе. Еле выходила, молоком козьим поила, настоями травяными. Побежал мой Митяюшка, на ножки встал, надежа моя. Одна у нас радость с Петром Макарычем была…

– Понял я, бабушка, понял, – Зотов вырвался из старухиной хватки. Решетов успел скрыться из виду.

– Ыыы, ауу, кыаг, ама! – Митяй обнял мать длинными, худыми руками и ткнулся ей в грудь непропорционально большой головой.

– Сейчас Решетов дел натворит, – сообщил, чему-то улыбаясь, Шестаков.

– А ты что думаешь?

– Об чем?

– Не прикидывайся. О Малыгине.

– А чего думать? Упокой Господь душу, раба божьего, Федора. Нынче он, завтра мы.

–Фатализмом балуешься?

– Че?

– Слепой верой в судьбу.

– Ааа. А чего? Все под Богом ходим. Я вот думаю, хорошо Федю убили, а могли и меня, я тож ночью по деревне шатался. Ты сам пьяный валялся, режь – не хочу. Вот тебе и фитализм.

– Меня не могли, – возразил Зотов, по спине пробежал подленький холодок. – В школе народу полно, часовые на входе, все на виду.

– Оно так. Но всеж фитализм, он штука такая, заковыристая. У меня на лесоповале случайодин был: у соседей вага скользнула, сосна рухнула, напарника всмятку, а я в вершке стоял, живой, невредимый, ну разве портки намочил, да рожу сучьем оцарапило. Кому повешену быть, тот не утонет.

– Убийство тут каким боком?

– А никаким. Ночью вон старуха-Яковлева померла.

– Да ладно? – опешил Зотов.

– Сынов, как собака раскапывала, хотела на погост оттащить, ну и надорвалась. Хрен кто поплачет об ей.

– Жалко старуху.

– Жалко, – подтвердил Шестаков.

–Ерохину видел? – спросил Зотов, оглядываясь по сторонам.

– Че я, пастух ейный? – неожиданно оскорбился Степан.

– Ну малоли.

У школы бегали люди. Стоявший навытяжку перед Решетовым партизан сдавленно мямлил:

– Никак нет, товарищ капитан, не выходили они. Лаз из подвала один.

– Тогда как полицаи вышли и зарезали Федора?

– Я без понятия. Мимо нас мыша не проскочила.

– Мыша не проскочила, – передразнил Решетов. – Давай бегом, наизнанку вывернись, тащи бензину литров сто, керосина по дворам поищи. Я спалю на хер этот клоповник!

– Ты все обдумал, Никит? – спросил Зотов.

– А чего думать? Надо было вчера сучар запалить.

– Школу сожжешь? Пересуды пойдут.

– У Федора дети остались. Школу после войны снова отстроим, я, сука, лично раствор буду месить. Кирпич – не люди.