С привкусом пепла

– С бабенкою вариант, – оживился Решетов. – Это он может, известный дамский угодник, ни разу не видел, чтобы Федечке какая кралечка отказала. Человек огромного обаяния! Стоп. А Аркаша-кровопийца где?

– Туточки он, – Шестаков паскудно заухмылялся и поманил за собой в коридор. За дверью, под лестницей второго этажа, в обнимку со шваброй, сладенько посапывал Аверин в позе эмбриона, зябко подогнув ноги и подложив под голову кулачек, напоминая румяного, толстощекого пятиклассника. В одних кальсонах и скатанной на грудь, застиранной майке. Одежды рядом не было. Только аккуратно составленные кантик к кантику сапоги.

–Аки херувимчик, жалко будить, – Решетов легонько пихнул Аркашу в пухлый задок. – Подъем!

Аверин утробно замычал, отлягнул пяткой и попытался натянуть на себя в качестве одеяла брошенную уборщицей, грязную тряпку.

Зотов набрал воздуха в горло и заорал:

– Караул! Склад горит! Имущество расхищают!

– Кто посмел? – пьяно взревел Аверин, резво сел, обвел всех мутным взглядом и с облегчением выдохнул. – А, это вы? Шуточки шутите? Жестоко. – и сделал попытку вновь опрокинуться на пол.

– Похмеляться будешь, Аркаша? – тоном демона–искусителя проворковал Зотов.

– А есть? – заинтересовался Аверин.

– В кабинете, на столе, торопись, пока официант не убрал.

– А где одежка моя?

– Никит, ты не видел?

– Ты где раздевался, негодник? – усмехнулся Решетов.

– Не знаю, – огрызнулся Аверин, недоуменно хлопая склеившимися ресницами. – Вроде одетым ложился.

Он перевернулся на карачки и зашарил под лестницей.

В глубине школы хлопнула дверь, по коридорам гулким перестуком разнесся топот, из-за поворота вылетел возбужденный партизан с белой повязкой на шее и смутился, увидев разом столько начальства.

– Ну чего, Павленко? – спросил Решетов

– Там это, товарищ командир, там Малыгин, – партизан неопределенно махнул за спину.

– Чего, Малыгин?

– Сами поглядите, – нахмурился Павленко.

– Толком можешь сказать?

– Вам самому надо, – ослом уперся партизан.

– А чтоб тебя, конспиратор. Веди.

Павленко повернулся и поспешил на улицу. Угрюмо застывшую толпу Зотов увидел издалека. В сердце остро кольнуло. С дюжину местных и партизан стояли у крайней избы, густо обросшей одичавшей малиной и кустами терновника.

Решетов ускорил шаг, ледоколом протаранил зевак и замер, как вкопанный. Предчувствие Зотова не обмануло. Рядом с тропой, у покосившегося, влажного от росных капель плетня лежал Федор Малыгин, устремив в пустоту затянутые мертвой пленкой глаза. Тело покоилось на боку, ноги согнуты в коленях, руки сложены у лица в молитвенном жесте. «Кающийся грешник»,– пришла в голову первая, глупая мысль. Земля вокруг набухла и закоричневела от пролитой крови.

– Федор? – глухо позвал Решетов, опускаясь возле трупа на карточки. Тронул тело, поднял окаменевшее, застывшее в хищной маске лицо и спросил. – Кто, кто это сделал?

Павленко невольно отшатнулся и зачастил скороговоркой:

– Я… я не знаю, товарищ командир. Хозяйка ополоски вылить пошла, а он тут. Бабка в панику, крик подняла, я как увидел, сразу до вас…

Зотов хотел гнать всех поганой метлой и только сокрушенно вздохнул. Истоптали, как табун лошадиный, какие теперь там следы…

– Я по одному вешать буду, – тихо и страшно сказал Решетов.

– Остынь Никита, лучше помоги.

Федора с трудом перевалили на спину, тело только начало коченеть, распрямившиеся колени щелкнули мерзко и страшно. Лицо молочайно-бледное, рот слегка приоткрыт, кожу тронула синь. Несчастным случаем тут и не пахло. На груди и животе насохла запекшаяся кровавая корка, изодранная рубашка обвисла лохмотьями. Ножевые. Больше двух десятков. Зотову сразу вспомнилось убийство Николая Шустова. Били быстро и сильно, кромсая и уродуя плоть. Странное чувство, еще несколько часов пил с этим человеком, чуть не на брудершафт, а сейчас он уже мертв.

– Кто нашел? – спросил Зотов.

– Она, – Павленко вытолкал сухонькую, горбатую бабку.

– Горе какое, – старуха заохала, схватив голову почерневшими, увитыми толстыми жилами ладонями. – Ой соколики мои, страху я натерпелась.

– Не каждый день в огороде мертвеца находишь?

– Ась? – бабка оттопырила кривыми пальцами ухо.

– Я говорю, утро сегодня погожее! – повысил голос Зотов. – Давай рассказывая, как тело нашла!

– Не я нашла, соколик, не я, сыночек мой, Митенька, – бабка ухватила за руку высоченного, тощего парня, с косыми глазами и лошадиным лицом.

– Муу-ыы, – подтвердил Митенька и конвульсивно затряс головой, скаля большие, редкие зубы.

– Немой? – Зотов заранее смирился с потерей свидетеля.

– Чего? – бабка чуть не оторвала себе ухо.

– Говорю, не из разговорчивых твой Митюшка! Немой?

– Да, батюшка, истинно так! Он у меня ладненький уродился: пузатенькой, ножки крендельком, глазок вострый. Шустрой, спасу нет, ох и радовались мы со стариком-покойничком, Петром Макарычем, – бабка стремительно перескочила на другую тему. – Ой любовь у нас крепкая была с Петром Макарычем, очень я его уважала, а он меня ни в жисти не заби…

– Уймись ты с любовью своей, одуванчик божий! – заорал Решетов. – У меня друга убили, а ты про Петра Макарыча твердишь!