С привкусом пепла

– Если бы, – Малыгин перестал хрюкать. – Случай был. Я в гражданскую в четырнадцатой армии служил, так по зиме Одессу мы брали. Холодища, жуть, даром юг, ночью цигарки к зубам примерзали, море крошкой ледяною взялось. Моя рота в передовых. Ворвались в город, завязали бои, беляков в порту великие тыщи, грузились на корабли, так и утекли почти все, сукины дети. Их там до чертиков было: офицерье, буржуи, кадетики, дамочки в кринолинах с махонькими собачками, сплошной контреволюционный актив. Мы на Николаевском бульваре пулеметы развернули и давай порт поливать, народу тьма, хер промахнешься. Там паника: мечутся, прячутся, которые в воду сигают, лишь бы к нам не попасть. Позиция у нас отличная, а поддержки ноль, наши только к окраинам подошли. Беляки-юнкеришки в контратаку пошли, пришлось нам с бульвара срочно валить. Дрались они сильно, того не отнять. Дважды в штыковую ходили. Пока мы перегруппировывались, контрики погрузились на параходы и ту-ту, отбыли в солнечную Турцию. Кто не успел, двинули в сторону Румынии, их потом севернее Овидиополя к Днестру прижали и посекли. Короче, Одесса - мама наша. Кругом бардак и неразбериха, народ на радостях вскрыл винные погреба, потеха пошла. И привязалась к нам цыганка одна, карга старая, воняла жутко, все цыганы воняют, не моются что-ли? Табор ихний у Хаджибейчкого лимана артиллерия разметала, толи наша, толи белячья, хер разберешь. Только кибитки летели. Ну она умишком и тронулась, шлялась по городу с мертвым грудничком на руках, скулила: «Дай погадаю, дай погадаю». Прилепилась, как муха. Взводный наш, Мишка Канунников, выдумал хохму. Он уже сильно поддатый был, взял топор и на пристань мотнулся, глядим вертается, морда довольная и тащит вроде охапочку дров. Подошел, батюшки-святы, нарубил остолоп этотдесяток рук с мертвяков, цыганке вывалил: «Гадай», – говорит, лахудра, а руки страшные, синие, скрюченные. Она отпиралась вначале, а потом ничего, бойко так затрещала, кому любовь и выгодную женитьбу, кому повышенье по службе, кому печали великие. Смеху было, животики надорвать. У Мишки вино носом пошло…, – Малыгин осекся, веселая история благодарных слушателей не обрела. – Ну да, согласен, сейчас уже не так и смешно.

– Вообще не смешно, – обронил Решетов.

– Гадость какая, – вспыхнула Аня.

Зотов хмыкнул и сказал:

– Если после войны детей заведу, ты, пожалуйста, от них подальше держись со своими рассказами.

– Вы чего? – сконфузился Федор. – Я хотел обстановочку разрядить.

– Спасибо, не получилось, – Зотов повернулся к Решетову. – Ладно, уболтал, обороняем деревню. Не скажу, чтобы мне это нравилось, но про кашу ты верно сказал, придется хлебать. А излишки надо отдать, жадность - отвратное качество. Все лишнее передать Аверину, оставив необходимый минимум боеприпасов, тяжелого вооружения и продовольствия в расчете ведения боевых действий на три-четыре дня. В любом случае, чую, ноги уносить будем в спешке.

– Ой, дураки, – Анька скорчила рожицу. – Как есть дураки. Обороняльщики выискались. Ладно, дело ваше, а я пойду по деревне гулять.

Она гордо задрала курносенький нос и упругой, легкой походкой направилась в сторону ближних домов.

– Бабу не спросили, – Решетов, сокрушенно вздохнув, кивнул Аверину. – Пошли, кровопийца, чуюобдерешь меня, словно липку.

– Мне много не надо! – залучился начищенным самоваром Аркаша, беря капитана за локоть. Они пошли в глубь деревни, предстоял банальнейший, мелочный торг, шантаж и угрозы. Зотова с собой не взяли, на том и спасибо.

– Принесла нечистая, – сплюнул стоявший рядышком Шестаков. – Это не интендант, а холера приставучая, натурный капиталист.

– Ты слишком строг, Степан. Человек просто работает, – спокойно сказал Зотов.

– Ага, знаю я, как он работает, насмотрелся.

– Методы, противоречащие революционной законности?

– Ты эти словечки свои, заумные, брось, – огорчился Степан. – Жуть этого не люблю. К нам в семнадцатом хлюст один из райцентра приехал, тож непонятно балакал, образованьем давил: «имперьялизм», «мировая революция», «Карла Маркса», «пролетарьят». Мужики послушали малясь, с повозки стащилида надавали почем попало. Враз про умности позабыл, верещал на самом простецком наречии, стал ближе к народу, значится.

– И меня будешь бить?

– Тебя? Тебя нет, ты из начальников, может самого Сталина видел. Бить не буду, но обижусь крепко. Я обидчевый, так и знай.

– Учту, – совершенно серьезно кивнул Зотов. – Так чего там с капиталистом?