С привкусом пепла

– А капиталист он и есть! – доверительно сообщил Шестаков. – Эксплутатор. Крохобор и гад мироедский, а еще и психованный. Весь такой мягкий и добренький, а как кус пожирнее увидит, аж выворачивает его. Я по первости на продзаготовке служил, винтовочку мне Марков не доверял, ты грехи мои знаешь. Это я попозжа в геройские партизаны-то выбился. А зимой по хозяйству батрачил: воду таскал, дрова колол, баб куханных тискал. Как щас помню, в декабре Решетов со своей бандой к нам прибился, а апосля Нового Года и Аркаша пришел, он тогда не такой поросью был, по лесам видать намотался, ослаб. Я его в бане мыл, он шайку в руках удержать не мог и с копыт падал от малого ветру, кожа бабьим передником на брюхе обвисла. Благодарил Аркаша меня, слова ласковые говорил, лучшим другом прозвал, а как на должность вскочил, пришел нашей дружбе конец. Командовать стал, помыкать, Шестаков туда, Шестаков сюда, где Шестаков, ядрен корень. Я уж прятаться от него стал, че я, собака ему? Прислужек у нас в семнадцатом году извели, спасибо товарищу Ильичу. А время голодное было, крестьянин еще не определился с кем ему по пути. Жили в лесу Христа ради, кто что подаст, стол дивно богатый. С утра мороженая картоха, в обед мороженая картоха, вечером она же, проклятая, только чаю залейся… из картошных очистков. От того чаю на брюхе урчало красиво, словно в городских филармониях побывал.

– А Аверин продовольственную проблему решил, – догадался Зотов.

– Решил. Начали мы по деревенькам лесным наезжать, Аркаша кобелем вислоухим попрыгивал, агитировал мужиков. Ласково, уговорами. Ласку-то кто не любит? Гитлер-падлюка, и тот верно жмурится, кады гладят его. Аркаша, значится, ласково разговаривает, а мы по заду стоим с винтовками, намекаем. Мужики сразу сговорчивей стали. Появилось у нас и мясо, и молочко, и сметанка, и сало. И все по добру, с лаской и уважением. А в Угорье вышла промашка. Мужички местные заартачились, ну ни в какую. Дескать ежели будем партизанов кормить, немцы нас без разбору в могилки уложат. Вот тогда Аркаша и психанул. Я прям видел, как он закипает. Вродь ток улыбался, а тут раз, гляделки, как у быка нехолощеного, налились, и щека мелко дергаться стала. Сцапал ближнего мужика за грудкии давай рукояткой нагана по морде хлестать. Орал матерно, аж слюни летели, убить обещался, еле мы его оттащили. Троем скручивали, сильный, как бес. Форменный псих.

– У каждого свои недостатки.

– Оно так, – согласился Шестаков. – Мужик тот побитый едва Богу душу не отдал, а остальные смирились, сразу и свинка лишняя отыскалась, и пшанички двадцать пудов, и самогонки проклятойдля отравы православной души. А Аркашу я с той поры стороной обхожу.

– Тебя послушать, ты один лучше всех.

– А нет? – хитро прищурился Шестаков.

Зотов страдальчески закатил глаза.

– То-то и оно, – подмигнул Шестаков. – Ты меня держись, главнокомандующий, за мною не пропадешь. А то шлендают тут всякие завхозы и бабы…

– И Ерохину опасаться прикажешь? – удивился Зотов.

– Ее-то в первую очередь, все беды на белом свете от баб. Вот чего пришла-то она?

– Обоз привела.

– Ага, привела, – скривился Степан. – Хер там бывал. Откуда ей лесные пути дороженьки знать? Она ведь не отсюда, я говорил. Это тебе не в разведку под видом девки деревенской по гарнизонам мотать. Гарнизоны оне дорогами связаны, разве слепой не найдет. А тут чаща. В обозе у Аркаши местные мужики, один знакомец мой, Мирошка Котлов, чего стоит. Дурак дураком, пока на империалистической и гражданской сражался, ему жена каким-то макаром двух сынов родила. Ничего, воспитал. Зато лес знает, на охоте с измальства лет. А Анька по какому-то другому делу пришла.