С привкусом пепла

– Похвастаться нечем, – Анька понурилась. – Два месяца отпахала, как проклятая, и без всякого толку. Уже в печенках этот отряд.

– Кто под подозрением?

– Да кто угодно. В том числе Решетов ваш.

– Основания? – совершенно не удивился Зотов.

– Чутье, – заявила Ерохина. – Больно удачливый он командир.

– А Лукин?

– Тоже в списке. Уходит не понятно куда, весь такой секретный, пропадает по нескольку дней, ребята у него злые. Ни в ту, ни в другую группу не взяли меня, вроде как баба на корабле не к добру.

– Ты и обиделась?

– Да мне чего, – Анька сдула выбившуюся из-под платка черную прядь. – У меня приказнайти группу, а я на месте топчусь. Каминский за такое по голове не погладит. Ты мою ситуацию знаешь.

– Мальчишку убьет?

– Запросто, – Анькины губы сжались в струну. – Он, знаешь, какой… знаешь, какой? Ему человека убить, что тебе высморкаться. С виду весь такой культурный и правильный, пока не узнаешь поближе. Сам руки марать не будет, нет. Не для того столько мрази собрал. Народная милиция называется, борьба с партизанами и все такое прочее. Они людей заживо жгут, глаза выкалывают, вспарывают животы. Им что ребенок, что взрослый, разницы нет.

– А ты с ними.

– А ты на моем месте был? – вспыхнула Анна. – Был? Вот и не говори. Каминский с немцами всех под себя подмяли, строят новую жизнь. В той жизни два пути: или с ними или на виселицу. Для тех, кто против вякает, в Локте яма припасена, ставят на краю, и Тонька Макарова с пулемета шьет, только кровавые клочья летят. Сверху землицей закидывают и живых, и мертвых. И заставляют смотреть. А яма глубокая, и на дне землица шевелится. Я в эту яму не хотела и не хочу.

– Наслышан о Тоньке-пулеметчице.

– Наслышан, – насмешливо передразнила Ерохина. – А я ее как тебя видела. С виду баба как баба, ну разве пьяная через день. Морду подкрасит, так симпатичная, в форме черной. Тихонькая такая, вроде безвредная. А за пулемет сядет, звереет. Гляделки дикие, с пеленой, с губ пена летит. Десять, двадцать, полсотни расстрелять, ей разницы нет. Кого укажут, вопросов не задает. Смеется, как сумасшедшая. Перед расстрелом с девок и баб шмотки сдирает, какие понравились. На следующий день в обновках и ходит, солдатикам глазки строит. Так и живем.

– Тоньку чем Каминский держит?

– В смысле?

– Тебя ребенком, а Тоньку?

– Тонька за идею работает. Нравится ей убивать. Видно по зенкам ее бесовским.

– Тебя одну силком привлекли?

– Подозреваешь?

– У меня работа такая, подозревать.

– В бане тоже подозревал? Три раза.

– Ты извини, чушь горожу. Наверно не выспался.

Анька презрительно фыркнула, посылая лошадь вперед. Люди на пути больше не попадались, полицаи тем более. Места пошли глухие и неисхоженные, волчьи. Вдоль тропы гнил бурелом. Солнце встало в зенит, легкий ветерок поигрывал тяжелыми кронами, принося ароматы еловой смолы и прелой, прошлогодней листвы. Пряно пахло грибами. Строчки вовсю пошли, первый весенний гриб. Эх, сейчас бы забыть обо всем, да на тихую охоту. Прогуляться по лесу с корзинкой, размять затекшие ноги, птичек послушать, воздухом подышать. Прийти домой, хорошенько промыть добычу от песка и земли, отварить, обжарить с репчатым луком, сметанкой залить. Пища богов. Запотевшую бутылочку изподполья достать. Красота. И помирать не надо.

По прикидкам, обратная дорога заняла больше времени раза в полтора. Зотову не терпелось вернуться. В башку лезли нехорошие мысли. Как там Решетов? За ночь могло случиться все, что угодно. Убийца рядом и начнет торопиться.

От затейливо извитых тропинок кружилась голова, временами чаща смыкалась над головой, и лошади переходили на медленный шаг, осторожно переступая завалившие путь стволы, лишенные листвы и корья. По елям прыгали любопытные белки, в глухомани надрывно орали птицы, голосами схожие с визгом макак. Под копытами хлюпала черная грязь, россыпь торфяных озеришек терялась в зарослях рябины и искривленных сведенных неведомой болезнью осин. Столетние ели опускали мохнатые лапы до самой земли, скрывали солнце и небо, зеленея нежным изумрудом побегов. Молодые деревца корчились и умирали в тени лесных исполинов, гнили заживо, выстилая хилыми телами ковер из мха и порыжелой хвои.

Отряд встретил непривычным шумом и суетой. Без Зотова тут явно не скучали. Ржали лошади, бегали, сгибаясь под тяжестью ноши, люди, под ногами азартно путались и гавкали приблудные псы. Перекрывая общий гул, доносился сорванный голос Маркова:

– Боеприпас на телеги!

– Ну чего ты стоишь?

– Валков, мать твою, ну как ты ее лапаешь, она же не сиська, сейчас как рванет!

Командир суетился возле загружаемого в дикой спешке обоза, махал руками, подпрыгивал и материл всех подряд. Увидав Зотова улыбнулся и помахал.

– Табор снимаете, Михаил Федорович? – Зотов сполз с коня.