С войной не шутят

Лодки браконьеров, еще пять минут назад державшиеся друг друга, словно были сцеплены одним концом, сейчас встали по разным берегам ерика, одна с одной стороны, другая с другой: опустив на дно ерика две веревки со стальными крючьями, сейчас опускали третий перемет, подстраховочный.

Два проворных, одетых в спортивные костюмы мужика, сидевшие в ближней лодке, сориентировались мигом, словно бы всю жизнь готовились к встрече со сторожевиком, — один секанул ножом по веревке, привязанной к носу лодки, — только лезвие молнией блеснуло в луче прожектора да змеей взвился и исчез конец перемета. Второй прыгнул к мотору, и лодка едва ли не встала вертикально в ерике, возносясь к темному, загаженному комарьем небу. Человек, находившийся на носу, закричал пронзительно, ощерил черный, с редкими зубами рот — понял, что тяжелая лодка сейчас накроет его, и тогда делу конец — вместо осетра он напорется на стальные крючья. Но лодка не перевернулась, лишь зависла над собственным винтом и в следующий миг тяжело, всей массой саданулась о ерик, затем, взбив крутую белесую волну, хорошо видимая в луче прожектора, пошла пластать пространство.

Вторая лодка замешкалась — моторист на ней оказался не столь проворный и «носовой» менее сообразительный, чем на первой лодке. Было упущено несколько важных мгновений, которые решали все, и сторожевик надвинулся на лодку.

Ревун снова взвыл и стих. Сторожевик взял чуть левее, чтобы не раздавить лодку, и одновременно он отсекал ей возможность уйти в ерик, как это сделала первая лодка.

Увидев, что один из браконьеров потянулся рукою к борту, к лавке, где у него явно было спрятано оружие, Чубаров схватился за мегафон.

— Эй, гражданин, не шали, — предупредил он. — Все равно пулемет окажется быстрее.

В ответ браконьер блеснул зубами, что-то прокричал — крика не было слышно, он утонул в пронзительном звуке ревуна, вновь взорвавшем пространство.

У браконьера этот резкий звук едва не порвал уши — стиснув рот, разом сделавшийся кривым, он дернулся, не подчиняясь команде, и продолжал тянуться к лавке. Чубаров выматерился и вновь приставил к губам мегафон:

— Я же сказал — не шали! Сиди смирно…

Договорить он не успел — дымные лучи прожекторов разрезала короткая автоматная очередь: браконьер все-таки выхватил из-под лавки автомат, Чубаров только успел отметить, что марка автомата незнакомая, изделие явно заморское, такие автоматы он видел только в кино: то ли израильский, то ли аргентинский. Одна из пуль попала в мегафон, выбила его из руки старшего лейтенанта, вторая добавила, откидывая мегафон подальше от офицера. Несколько пуль, азартно взвизгнув в темноте, рубанули его по плечу, и Чубаров закричал отчаянно, давясь собственным криком, воздухом, кровью, чем-то еще:

— Су-у-ука!

Его швырнуло на палубу, он больно ударился обо что-то виском, замычал протестующе, почувствовав сильную боль в плече, скребнул по палубе ногтями и потерял сознание.

Последнее, что он услышал, был крик — далекий, гаснущий, уносящийся под самые облака:

— Командира убило!

«Вона, у них командира убило», — подумал Чубаров о себе в третьем лице, как о ком-то постороннем, испытал мгновенный прилив жалости к этому командиру, попробовал подняться с палубы, но не тут-то было, и он снова опустился лицом на покрытое комарьем железо.

Издалека, из небесной черноты, из ночи до него донесся тихий, какой-то полугнилой треск — он понял, что браконьер снова лупит по сторожевику из своего заморского автомата, забулькал горлом протестующе, потом рядом с собой услышал чей-то крик, но не сразу понял, что кричал мичман Балашов: «Дави этих сволочей, дави!», следом до него донесся металлический треск…

Красное зарево перед ним потемнело, на него наползло что-то черное, душное, и Чубаров отключился.

Командование сторожевиком принял на себя мичман Балашов. Он не сплоховал — направил корабль прямо на моторку, та только обреченно всхлипнула, сминаясь, словно влажная картонная коробка. Форштевень сторожевика врезал по оторопевшему автоматчику, и тот, выронив из рук свою трещотку, полетел за борт, второй рухнул на камыши, подмял их, но даже не успел перевернуться на живот, когда на него сверху прыгнули сразу два человека — Букин и его приятель Ишков — плечистый парень из города Осташкова. Ишков вывернул браконьеру руки и ткнул головой в воду.

— Хлебай, падаль, родимую водицу, хлебай! — азартно прокричал Букин. — Чего морду в сторону воротишь? Ну! Хлебай! — он выдернул голову браконьера из воды, дал тому захватить ртом немного воздуха и снова ткнул лицом в воду, крепко держа браконьера за волосы, не давая ему вывернуться. — Хлебай воду, падаль!

— Прожектор на воду! — запоздало закричал мичман.

Дымный голубой луч скользнул по черной воде, выхватил из темноты картинно смятый, с мотором, повисшим на каком-то железном сучке, корпус лодки, веревку с крючьями, уползающую в вязкую глубь… Автоматчика нигде не было видно — луч прополз в одну сторону, потом в другую, стараясь пробиться сквозь толщу ерика, но бесполезно: вода в низовьях Волги часто бывает мутная.