С войной не шутят

Нагнулся над мичманом. Тот не узнал командира. Губы у Балашова продолжали вяло шевелиться, глаза сделались тусклыми, на них наползла белесая проволока, лицо, которое всегда было живым, очень выразительным, сейчас одеревенело, сделалось неподвижным.

На лбу, точно между бровями, темнел густой синяк, центр синяка был украшен красной влажной точкой — автоматная пуля угодила мичману прямо в голову. Мослаков вздохнул — Балашову уже ничто не могло помочь и никто не мог помочь — ни один врач. Мослаков тяжело поводил из стороны в сторону челюстью, будто боксер, которому ударом срезали подбородок, и вздохнул. Легонько потряс мичмана за плечо.

Глаза у Балашова сжались, из уголков выкатилось по крохотной горькой слезке, и голова мичмана опустилась на грудь.

Все, отмаялся в этом мире мичман Балашов. Мослаков, услышав, как сзади тоненько скулит рулевой, втянул голову в плечи и выругался. Люди погибают, как на войне…

Ишков продолжал скулить. Одной рукой он держался за штурвал, второй — вытирал глаза. Мослаков положил руку ему на плечо, проговорил мягко:

— Хватит, Ишков. Будет, — и, понимая, что этих слов недостаточно, добавил то, о чем думал: — Идет война… Только мы не знаем, что это война. Ее никто не объявлял. Держись, Ишков. Нас все равно эти суки не согнут. Не согнут и не возьмут!

Сторожевик ходко двигался вперед, оставляя после себя пенистый широкий след. Отсюда, с высоты рубки, было видно, что разбойные катера не отстали, идут вровень с «семьсот одиннадцатым», они мертво прицепились к сторожевику и с них на пограничный корабль продолжают лезть люди.

— Может, повернем к берегу, товарищ капитан-лейтенант? — выкрикнул рулевой захлебывающимся слезным голосом.

— Ни в коем разе, Ишков! С этими бандитами нам надо разобраться в море. Держи на восток, Ишков, как и держал. На солнце. Тебя как зовут? — неожиданно спросил Мослаков.

— Володькой.

— Вот такая-то у нас, Володя, судьба, чашу эту надо испить до дна. Это — наша доля.

Плечи у рулевого дернулись, он сгорбился, отер кулаком глаза.

На носу сторожевика тем временем появилось сразу трое налетчиков.

— Вот, блин! — выругался Мослаков, невольно покривился лицом и выпрыгнул из рубки. С ходу дал автоматную очередь, сбил одного мюрида с ног и нырнул за кожух, прикрывающий лебедку.

По кожуху, брызгаясь искрами, загрохотали пули. Из-за спины Мослакова также ударил автомат, и пули перестали выбивать неровную барабанную дробь — двое налетчиков, раскорячившись, будто в каратистской стойке, перенесли огонь на автоматчика, стрелявшего из-за Мослакова. Мослаков оглянулся, засек промельк знакомого лица, мелькнуло лицо и исчезло, — это был Мартиненко. С ним — еще кто-то, кажется, из новичков.

Всего на сторожевике у Мослакова было восемь человек. Балашева нет, Хайбрахманов ранен, он — не боец. Значит, осталось шесть штыков. Вместе с командиром. Хоть и была арифметика не особо обнадеживающей, а Мослаков немного повеселел: бывает, что и один человек оказывается воином.

От палубы несло жаром — успела нагреться. Кровавая гора солнца поднялась над водой, тяжело зависла в небе, растекаясь кипящей вязкой массой по пространству. Вода еще более попрозрачнела, приобрела рекламную голубизну, заискрилась дорого — не верилось, не укладывалось в голове, что в этой райской красоте, в этом благолепии могут умирать люди. Мослакову в который уж раз что-то цепко сжало горло, вызвало слезный, как и у Ишкова, приступ. Он переместился на метр назад, уходя за прикрытие, и вовремя это сделал — один из мюридов совершил лихой цирковой прыжок и прямо в воздухе, дал очередь по месту, где только что находился Мослаков. Выругался громко, зло, снова располосовав пространство очередью. И снова мимо.

Огляделся растерянно — он только что видел человека, знает, куда тот нырнул, где затаился, а человека этого там, оказывается, нет, человек этот исчез.

— Ты где? — проорал мюрид. — Вылезай, тварь!

Мослаков ждал. Позиция его была выгодной, он видел мюрида, мюрид его — нет. Был мюрид по-негритянски загорелым, лицо его от солнца сделалось совсем черным, будто физиономию ему сшили из старого сапога, отличался завидной худощавостью — на теле ни одной жиринки. Такие люди, как знал Мослаков, бывают самыми опасными в драке.

— Тварь! — блеснув зубами, вновь выкрикнул мюрид, завращал глазами.

«Сейчас я тебе покажу “тварь”», — спокойно, будто бы наблюдая за происходящим со стороны, подумал Мослаков. Ему надо было, чтобы мюрид немного развернулся, стал смотреть в другую сторону. Сейчас он смотрел в то место, где скрывался Мослаков, и мог засечь любое, даже самое легкое и неприметное движение.

— Ну! — вновь выкрикнул мюрид, в голосе его слышалась ярость.

А нервишки-то у него, оказывается, совсем никуда не годятся.

Вдруг в ноги Мослакову ткнулось что-то осторожное, пушистое, нежное. Он скосил глаза и увидел кота Каляку-Маляку.

Господи, а кот-то как сюда попал? Его место — в Астрахани, на причале бригады либо в столовой, около чашки с макаронами по-флотски. Мослаков, не сводя глаз с мюрида, протянул руку к коту, подтолкнул его.