С закрытыми глазами, или Неповиновение

У подножия её был полуторакомнатный домик и для нас, выгрузил из автобуса сумки, стоял над ними и шлифовал очередное упражнение: «Задрал голову к вершине горы, которая закрыла половину неба, возвышалась на страже над нами, и запел, не моё, и чтобы слышно было только мне: "Ведь это наши горы. Они помогут нам. Они-и-и помогут нам". Со стороны выглядело: неприметный мужичок неприязненно косится на дома, на людей, щурится на солнце, долго трёт глаза от носа к щекам».

Вышел к автобусу встречать сын. Обрадовал, что мы не опоздали к дневному пирогу с чаем-кофе. Любимая с юмором показала, что она спешит подкрепиться, но сын удержал её – есть ещё время, и не без смеха сообщил, что вечером только мясных блюд – пять. Любимая, опять же с юмором, укоризненно посмотрела на меня, недовольного, но я уже давно исправился. Сын сказал, что сейчас для женщин – гуфритовый бассейн, а у мужчин – море с грязью для обмазывания, а через четыре часа пересменка, и так с раннего утра до позднего вечера все три дня, семьи встречаются в пересменках за кофе-чаем; а завтра поздним вечером – знаменитый фокусник, а послезавтра поздним вечером – знаменитый пантомимист, а в последний поздний вечер – знаменитый гуттаперчевый человек. Сын заспешил на кухню, а я подхватил сумки. «Есть время духовного и есть время телесного», – подумал я.

«Есть время телесного и есть время духовного, – подумал я, идя той же дорогой обратно через три дня, – скорее в мой закуток!» Прятал глаза, чтобы Любимая не придумала ничего плохого. В автобусе прижались друг к другу – после стольких дней разлуки это было единственное место, и это было первое мгновение, когда мы были рядом. Потому что на знаменитого фокусника, на знаменитого пантомимиста и на знаменитого гуттаперчевого не ходил. И уже закрыв глаза, Любимая прошептала: «Поправилась на кило!» Жаль, что не увидела по-настоящему счастливого, для которого есть что-то важнее домашней заготовки.

24.4.2006

Разослал по адресам кэгэбэшни.

Твой ход, товарищ кэгэбэ.

Рассказ 18

Судебное заседание назначено на 1.5.2006 в 10:00. В это время я у компьютера, но в полной готовности: пиджак на мне, в карманах ничего лишнего.

В 10:25 в двери молодой полицейский и его напарница с пушкой. Прошу зайти и говорю, что сейчас выходим. Надо зайти в туалет – когда ещё разрешат? И попить – когда ещё дадут? Теперь готов, протягиваю полицейскому руки для наручников. Он обижается:

– Зачем стыдишь меня? Ты хоть её пожалей.

Он показывает на Любимую, которая привалилась к столу, готовая заплакать. Склоняюсь над ней, говорю нежно:

– Не стыдись. Я не стесняюсь идти с наручниками.

Снова протягиваю полицейскому руки:

– Или с наручниками, или берите за руки, за ноги, сам не пойду.

Полицейский неохотно защёлкивает наручники.

По дороге к стоянке машин с одного из балконов мужской голос торжественно объявляет на два дня раньше:

– Вот День Независимости!

Не знаю кому, но машу наручниками над головой.

В машине полицейский спрашивает:

– Что у тебя?

Разговаривать не хочется. Но я читаю Псалмы, которые вытащил из кармана благодаря тому, что он слабо затянул наручники, поэтому отвечаю:

– Шьют дела.

– Шьют одежду, – возражает он. И я не спорю.

В коридоре возле судебного зала – прокурорши и защитницы. Меня ждут. Вхожу, сажусь на лавке на своё место, полицейский снимает наручники, садится рядом. Закрываю глаза. Сразу же входит судья, все встают. Первым свидетелем выступил прокурор, закруглился быстро. Я не прислушивался, но до меня дошло, что он уже не работает в Иерусалиме. Свидетельство полицейских тоже проходило быстро, кто-то из них тоже уже не работает на прежнем месте. Меня пытались приобщить к суду, мои защитницы хотели выйти со мной в коридор. Повторил пройденное, что не хочу их обидеть и не хочу вообще никого затронуть. Эти последние слова попадут в протокол в качестве моего заявления суду. Вот и поучаствовал. Потом подводила итоги прокуратура. За ней – защита. Судья говорила дольше всех.

Полицейский толкнул меня в бок, и я вышел с ним, а он ушёл. И я оказался без протокола. Вернуться в зал не хотел, сел напротив приоткрытой двери. А защита уже на стороне прокуратуры, весело щебечут. Прокурорши показывают ей на меня, она оглядывается на дверь, видит меня и спешит, решила, что я её жду. Мы стоим напротив, лицо её радостное, глаза ждут благодарности. А я молчу.

– Ты мне делаешь проблемы, – говорит, не глядя на меня.

– Ничего не слышал, – оправдываюсь, – не знаю, что произошло, но чувствовал, как ты хорошо говорила обо мне.

В коридор выходят молодые прокурорши, смотрят на нас, улыбаются. Защитница замечает их и пытается сказать серьёзно:

– Но защиты ты не хочешь, – серьёзно у неё не получается, а я молчу, тогда она снова пытается сказать серьёзно, а получается просительно: – Придёшь на следующее заседание?

Прокуратура улыбается, а я со смехом мотаю головой в их сторону:

– Вот они меня доставят.

…И снова последнее сидение в автобусе. И снова протокол.

Из протокола