С закрытыми глазами, или Неповиновение

Можно о знаменитой немой сцене из «Ревизора» Гоголя. «Немой» последнюю сцену назвал сам автор и так кончает её описание:

«Почти полторы минуты окаменевшая группа сохраняет такое положение. Занавес опускается».

Но жизнь в кэгэбэшне, которая сменила гнилой царский режим, о котором пьеса, оказалась веселее. От бурных аплодисментов снова поднимался занавес и опускался, чтобы снова подняться. А чуть стихали аплодисменты, инициатива переходила к театру: занавес поднимался, горяча аплодисменты новым положением окаменевшей группы, из которой актёры хитро подмигивали хлопавшим зрителям.

Такое продолжалось за полночь, значительно дольше, чем предполагал автор, который, к его счастью, не дожил до кэгэбэшни, зато его герои оказались в ней на первых ролях.

Были хохмачи, которые тратились на билет, а прикатывали только на немую сцену – отвести душу. Бурными аплодисментами, криками «браво!» проклинали, презирали, ненавидели кэгэбэшню, которая убивала героев, лидеров, сильных духом, чтобы остальным уже не хотелось; строила семью разных народов в ущерб народу святой земли; насаждала в парламенте и правительстве чекистов-пенсионеров и заслуживших вознаграждение за хорошую чекистскую работу; поощряла расцвет преступности и распределяла в ней заказы на убийства.

Знаменитая немая сцена стала праздником будущей победы правды над ложью. И долго не смолкали приглушенные голоса в кухнях, свет гас, а люди всё говорили за правду.

И вот правда победила ложь, но не кэгэбэ. А правда и кэгэбэ не совместимы. И правда стала ложью, потому что никто уже не хотел умирать за правду, которая всё равно станет ложью в руках кэгэбэ. Правде не осталось места в кухнях двух кэгэбэшен, где она теплилась. И уже любой разговор подтверждал, что состоялся переход из кухни в салон к кэгэбэшному экрану.

Позвонил рекордсмен той кэгэбэшни, его не выпускали много лет. И вот прошло ещё столько же лет, как его не выпускали. Первым звонком днями раньше он хотел найти у меня материал для книги воспоминаний о его рекорде. Я посоветовал взять материал прямо с моего сайта и подсказал, где искать. Теперь он звонил, потому что не всё нашёл. Но он не мог обойти первой страницы моего сайта, где сообщается о покушении. Поэтому не мог не спросить для приличия:

– У тебя есть проблемы с властями? – в его голосе слышалось удовольствие, что у него нет этой проблемы.

Так теперь это называется: покушение – это проблема с властями, но не проблема самих властей. Как выразился чекист на одном кэгэбэшном их форуме, а других форумов не бывает, по поводу этой книги, которую я показываю им с продолжениями: «Если бы у тебя была власть, ты бы сделал свой кэгэбэ».

– У меня нет проблемы с властями, – возразил я, – но есть проблема с кэгэбэшней.

Короткое молчание было несогласием вести кухонные разговоры.

Отсталый я – никто так уже не разговаривает.

– Я с ними со всеми вот так прямо общался, – говорил он довольный, без подробностей, зная, что кадры новостей кэгэбэшного экрана не обошли меня.

Но это не доказательство, а поведение, которое даёт хлеб с маслом. Такой хлеб можно было делать и в той кэгэбэшне и не устанавливать рекорд. Что не мешает потом оказаться даже в кнессете этой кэгэбэшни.

В его случае бессмысленны мои доказательства. Но любителю театра очень хочется. Привёл простое доказательство:

– Посмотри, как работает пропаганда: радио, телевизор, газета – долдонят одно.

Выразительное доказательство – покушение на меня – не использую, потому что даже не злые на меня опровергают его убийственно логично: «Если бы они хотели, то убили». Не говорят: «Если бы они были». А говорят: «Если бы они хотели». Значит, они есть, но не хотят. «Пока не хотят», – добавляю про себя.

– У людей могут быть разные мнения, – ответил он моментально, что говорило о его чёткой позиции покинувшего кухонные разговоры.

– Но все эти разные мнения сводятся к одному, – возразил я из закутка в кухне в прикрываемую дверь.

– И получаются только два мнения: одно – не моё и одно – моё, – это успел сказать уже только себе.

– Но нет одного мнения миллионов. Есть одно мнение, навязанное миллионам, – так рассудил в прикрытую всеми дверь.

Поэтому только одно из двух мнений – моё – правда, осознал это давно.

С потерей кухонной правды померкла знаменитая немая сцена, «Ревизор» и сам Гоголь.

С «Мёртвыми душами» расправилась ещё давно царская охранка, и ей все поверили, что Гоголь сошёл с ума и лучшую, критическую, вторую часть книги сжёг.

А в наши дни вышло из употребления последнее, с чем было ещё связано его имя, – смелое выражение: «Гоголя на них нет!», из-за отсутствия бесстрашных кухонных разговоров.

Наступал период, когда только гоголь-моголь сохранял великое имя.

И вдруг, после повсеместного закрытия театра Гоголя, было интересно видеть его возрождение в моей психушке в знаменитой немой сцене из "Ревизора".

Большой увалень, не из душевных, развалился под столом, раскинул ноги, головой уткнулся в руки, сложенные кренделем на полу, пряча в них лицо. Вокруг стола суетились пузатый надзиратель и ещё трое недушевных в наклоне к лежащему под столом.