С закрытыми глазами, или Неповиновение

В это время открылась дверь, и меня пригласили на выход.

Мне отвели роль ревизора, который закончил свой визит, и я вздрогнул, но ещё не понял отведённой мне роли.

Мгновенно сцена вокруг стола стала знаменитой немой сценой. Все артисты застыли при объявлении об отъезде ревизора. Сцена вокруг стола слилась с залом для еды и оказалась в центре зала. И зал для еды тоже слился со сценой под столом. Вокруг сцены, со столом и под столом, шли душевные с опущенными головами. Шаркали ногами.

Это продолжалась долго, как во времена бесстрашных кухонных разговоров.

Это было выразительнее бурных аплодисментов.

Мне отвели не только роль ревизора, но и другие роли, ещё не известные.

Объяснение я получил в тот же день в девять часов вечера в новостях по кэгэбэшному телевизору. Оказывается, в психушке издеваются над душевными, загоняя их под стол.

Эту новость подали раньше иранского атома и другого интересного. Подал не инспектор за психушками, не газетчик, переодевшийся молочницей из соседней деревни, не полицейский, который получил донос. Подавал главный ведущий новостей, зачитывая по бумажке, как во время убийства главы правительства.

После тюрем и психушек холодильник оказался пустым. Любимая сказала, что я как раз вернулся вовремя, и я отправился на мой любимый рынок и уже стоял с полными сумками, ожидая моего автобуса.

Из подошедшего не моего автобуса вышел один доктор из психушки. Он единственный с любопытством молча разглядывал меня, когда сталкивался со мной. Я же разглядывал его только раз, когда, в отходившей ко сну психушке, он вышел из какой-то подсобки и сразу опустил глаза, увидев меня. За ним вышла молодуха из персонала, закрыла дверь на ключ, обернувшись и увидев меня, повела от плеча к плечу своими телесами с достоинством нееврейской красавицы, которой есть чем похвастать.

И вот разглядываю его второй раз: глаза не вниз, а смотрят на меня в упор и не видит – кого ему стыдиться? – засланного стукача под видом крикуна о кэгэбэ. Об этом догадался многочисленный персонал психушки после передачи новостей по кэгэбэшному экрану. Нашлись и такие, которые сразу же раскусили эту грязную подозрительную личность и без всяких новостей.

А сколько ещё разных вариантов и заготовочек на будущее! Например, после следующего, более удачного покушения, подкинуть слушок об агенте-провокаторе охранки, которую подтвердит многочисленный персонал психушки.

Все ведь понимают, что должна быть охранка и её грязные агенты-провокаторы от государства в этом нелёгком мире, враждебном окружении и в это трудное время.

Другое дело, что хотеть этого как-то неприлично, но никто не будет против.

Но опровергнут слушок по кэгэбэшному экрану:

– По нашему ведомству не числится. Это правда, предлагал себя, стучал на окружающих. Но нам такие не нужны.

– А как же понять его борьбу с кэгэбэ?

– Кто-то борется с кэгэбэ? Какое кэгэбэ?! С ума сошли?!

– Постойте, но книги…

– Это книги?! Графоман хотел печататься. Но мы с такими не работаем.

Браво режиссёру – товарищу кэгэбэ!

Э-э, пустячок, для режиссёра – товарища кэгэбэ, в его руках лучшая карательная система в мире.

Театр – это не то, что увидено и услышано из тёмного зала на освещённой сцене, а мысли, когда бесшумно расходятся после того, как стихли аплодисменты, пустеет зал и блекнет свет.

Это кратко про любимый с юности театр.

Твой ход, товарищ кэгэбэ.

Рассказ 21

Позвонила Нехамелэ:

– Время позднее, ты работаешь.

– Как всегда.

– Один.

– Это ты была столько лет одна. А я уже не один.

– Ты не забыл, что наступила третья годовщина покушения?

– Нет.

– В предыдущих книгах ты отмечал юбилейные даты покушения.

– Когда отмечал, писал: «Налил полстакана красного вина. Собственное производство. Без сахара и воды». Потом говорил себе: «Лэхаим!» Теперь новое. Тебе показали моё страшное, и оно стало нашим, а ты показала своё страшное мне, и оно стало нашим. А глазам вездесущим, чтоб они повылазили, это как кирпичом по морде. Нет тебе равных. Теперь говорю:

– Лэхаим, Нехамелэ!

– Лэхаим, Мишенька!..

К жизни!

Жизнь – это то, что успел сделать.

И эту книгу надо тоже успеть.

Кэгэбэшня, в отличие от меня, не извещает, что задумала. Но по поведению чекистов можно догадаться. Часть названных мною по фамилиям – с той самой минуты, как назвал их, – вообще исчезли – эти отпадают. А вот другая часть – ищут случай кивнуть головой, то есть здороваются. А на месте чекистов одно из двух: или лезть в петлю, или подавать иск на пару миллиончиков. Понятно, что меня читать им командир не велит, и им известно о моей "клевете" не только от командира, но и от какого-нибудь читателя. А что им отвечать на вопрос читателя, пока я хожу себе сюда-туда?! По агентам оцениваю продолжительность своей жизни. Если бы зло смотрели на меня, значит, ещё долго их буду мучить и у меня есть много времени. А если такие приветливые – это как прощание с удовольствием, что больше не буду мешать. Значит, знают, что скоро, наконец-то, смогут с облегчением отвечать читателю: «Не хотелось связываться с этим несчастным. Жаль его, но так ему и надо».

Значит, времени нет у меня.