Саалама, руси

— Понятия не имею, — Ливанская накручивала и раскручивала на руке шнурок. — Не нужно было перевозить.

— Да кто его знает. По-разному бывает, — Симонов отряхнул воду и потянулся за полотенцем: — Сколько операций-то было?

— Две, — она мрачно смотрела на дверь, облокачиваясь о стену.

— Ну и чему ты удивляешься? Бешеная нагрузка на сердце. Потом еще лили, небось, две недели без остановки.

Ливанская только кивнула:

— Почки давали недостаточность. И поджелудочная задета.

Кардиолог вздохнул:

— Ой, кошмар, что делается. — Он подошел к двери и начал шнуровать ботинки. — В общем, я поеду. Не вздумай никуда перевозить, вливания все отмени, вот лежит — и пусть себе лежит, — он махнул рукой: — Вставать тоже пока не давай, пусть поворачивается на бок. Скажи, чтобы сестра камфарой растирала три раза в день, и проследи обязательно. Ну, не маленькая — разберешься. Главное, нагрузок избегайте. Будет нужно — звони, — с кряхтением разогнулся. — Перевозить, конечно, не надо было в таком состоянии, но теперь уже поздно. Так что в голову не бери. Сама знаешь — у нас всякое бывает. Медицина — вещь такая. Оклемается — посмотрим, что там с сердцем. Может, и нет ничего, — Симонов сделал неопределенный жест и, пожав ей на прощание руку, забрал чемодан и вышел.

Ливанская машинально закрыла дверь. Когда она два часа назад вошла в спальню, то увидела, как Андрей судорожно цепляется за край тумбочки, с громким влажным хрипом всасывая в себя воздух. Сколько раз она видела эту картину в больнице: сердечная недостаточность — частое осложнение, можно сказать, привычное. Она была бы готова к этому на работе, где такие вещи ожидаемы и предсказуемы, и постоянно присутствует подстраховка кардиологов.

А тут неожиданно растерялась. Вскрылась вдруг дикая разница между тем, что на работе, и тем, что здесь, дома. Тут она практически не врач, и Ливанская в панике позвонила Симонову, выдернув человека из постели в три часа ночи.

Она вернулась в комнату и тихо села в кресло. Андрей вроде бы дремал, беспокойно дергая головой, будто чувствовал ее пристальный взгляд. На полке мерно тикали часы.

Дыхание у него было тяжелое, громкое, с резкими толчковыми выдохами и медленными свистящими вдохами.

Ливанская снова открыла брошенный справочник.

— Рука устала? — Лисото зашел в смотровую, когда за окном уже забрезжил горячий желтый рассвет. Ливанская тяжело подняла голову, глаза слипались. Рука и в самом деле уже занемела.

Мешок в ее пальцах то со свистящим звуком наполнялся воздухом, расширяясь, то резким толчком выталкивал его в трубку, повинуясь сжатию ладони.

— Давай-ка я тебя сменю, — хирург присел рядом с девушкой, ненавязчиво отодвигая ее плечом и принимая из ее рук вентилирующий мешок.

Три дня назад они наложили этому старику трахеостому и принялись качать. Все понимали, что дед долго не протянет, но с какой-то тупой маниакальностью продолжали по очереди сжимать и разжимать дыхательный мяч, от которого резиновая трубка переходила к горлу больного. Потому что никто не мог первым это прекратить. Все, кто находился в больнице, принимали участие в качании: хирурги, сестры, терапевты. Сменяли друг друга каждые два часа и заступали на мучительное бдение, в конце которого начинали отниматься пальцы. Они дышали за больного.

Ливанская встала, в плечо выстрелила боль. Оказывается, все это время она просидела в ужасающе неудобном положении, в руке ныла каждая мышца и сухожилие, пальцы уже не сгибались.

Будто услышав ее мысли, Лисото покачал головой:

— Надо было Абдиса позвать, чтобы сменил. Как ты сегодня оперировать собираешься?

Девушка рассмеялась, пытаясь растереть кисть, вернуть ей чувствительность и избавиться от усталостного тремора:

— Вы же знаете, его из пушки не разбудишь.

Лисото тихо засмеялся, перекрывая свистящий звук всасываемого и выталкиваемого воздуха.

Ливанская дернулась и открыла глаза. Она не уснула — это была просто поверхностная дрема, сквозь которую женщина продолжала слышать тяжелое свистящее дыхание пациента и тиканье часов. Уже светало, можно было выключить свет. Она повела затекшими плечами и поднялась.

[1] Дигоксин — кардиотоническое и антиаритмическое лекарственное средство, сердечный гликозид.

16

Москва. Улица Чертановская. 10:05

Утром Ливанская позвонила Вениаминовой и попросила снять ее с операций на один день. За свой счет. Заведующая согласилась раскидать ее план по незанятым хирургам и отправила на квартиру первую из двух сменных медсестер.

— Маркова была милой миниатюрной женщиной, едва доходящей Ливанской до плеча, и выглядела — как маленькая девочка. Хирург не знала, сколько ей лет. Наверняка Маркова была значительно старше ее, но все в больнице звали сестру уменьшительно-ласкательно — Софочка.

Софочка приехала к девяти, переоделась в форму и за несколько минут превратила спальню в филиал реанимационной палаты.

В квартире повис тяжелый запах медикаментов, около кровати появилось три стула, на которых, в одной Софочке известном порядке, выстроились флаконы, блистеры, упаковки тампонов, стерильных инструментов, перчаток.