Сабля атамана

Не дожидаясь Кырли, Мичук ловко влез на ларь, дотянулся до жердочки, и не успел Кырля крикнуть: «Не надо! Нельзя этого делать!» — как одна за другой все полушки очутились в руках Мичука.

Мальчики вышли из амбара во двор. И тут Мичук вдруг перескочил через плетень и озорно закричал с улицы:

— Обманули дурака! Обманули дурака! Мои денежки-то!

— Чего? — не поняв, спросил Кырля.

Но Мичук уже бежал по улице, весело подпрыгивая. «Обманул!» Кырле стало невыносимо обидно. Ведь Мичук сильнее: не догнать его, не отнять денег! Кырля завыл дурным голосом и бросился в избу.

Мачеха из сбивчивого, прерываемого рыданиями рассказа Кырли поняла, что украдены деньги, и коршуном налетела на мальчишку…

И надо же было случиться беде!..

«До вечера никак нельзя показываться домой, — думал Кырля. — Только к вечеру мачеха, может, устанет ругаться. К ребятам пойти — они дразнят: «Эй, ты, скоро твоему кафтану будет сто лет?..» Пойду к деду Игнатию», — решил Кырля и, шлепая лаптями по лужам, зашагал к караулке — маленькой избушке на краю деревни, в которой жил деревенский сторож дед Игнатий.

Караулка была всегдашним убежищем Кырли. Отругают, побьют ли дома, обидят ли товарищи или просто так станет скучно — и бежит Кырля в караулку, к дедушке Игнатию. Старый бобыль, отставной солдат, дед Игнатий всегда приветит мальчонку, нальет горячей похлебки в миску, отрежет ломоть хлеба, — поделится всем, что есть. Но не так дорог Кырле хлеб, как ласковые слова старика. Добрая душа у деда Игнатия.

Соберутся к деду ребята, он им и сказку расскажет, и о былом вспомнит. В царствование Николая I дед Игнатий служил на Черном море и защищал Севастополь. Потом он воевал на Балканах. Начнет дед Игнатий рассказывать — заслушаешься. И старую солдатскую песню споет:

— Солдатушки, браво-ребятушки,
Где же ваши деды?
— Наши деды — славные победы!
Вот где наши деды!

Маленькое оконце в караулке затянуто бычьим пузырем, сквозь него скупо проникает дневной свет, и поэтому в караулке всегда стоит полутьма. Только приглядевшись, увидишь широкие лавки вдоль стен, пузатую, словно поп, печь у двери и повсюду — на лавке, на полатях, на стенах — связки лыка и лаптей. Лапти дед Игнатий плетет, как никто в деревне. Сплетет лапоть из девяти лык, оторочит витым лыковым кружевом — любая красавица будет рада обуть такие лапотки в праздничный день.

Кырля тихонько отворил дверь караулки и остановился на пороге.

— А-а-а, Кырля, ваше превосходительство, генерал Кырля! — Увидев мальчика, дед Игнатий приложил руку ко лбу, отдавая честь.

Кырля улыбнулся и тоже приложил ладошку к шляпе.

— Проходи, проходи… Садись на лавку, — радушно сказал дед Игнатий мальчику и, глядя на унылое лицо Кырли, добавил: — Опять у тебя дома война севастопольская и турецкий паша шумит? Так-то оно. Живем в горести и печали, а все нужда-матушка. От нее вся злоба в мире. Ну ничего, не унывай, будь молодцом. Если сам не согнешься, никто тебя не согнет. Мне вот пришлось похуже, чем тебе. Вырос я без отца-матери; почитай, из пеленок сразу в люди… Босиком по снегу приходилось бегать, кипятком меня шпарили, в пожаре горел, в солдатах сквозь строй гоняли, в бою до полусмерти изрубили… И все равно жив остался. Так-то, внучек… Да ты, чай, с утра не ел? А я-то, старый дурень, тебя сказками потчую. Хочешь есть?

Кырля молчал, глотал слюни и смотрел на деда голодными глазами.

— Эка беда, горе-горькое!

Дед Игнатий, ворча, достал с шестка чугунок и поставил перед мальчиком.

Крупные, как зерна, слезы закапали из глаз Кырли на стол.

— Не плачь, — сказал дед Игнатий, усаживаясь напротив. — Перемелется — мука будет. Бывает и хуже.

Пока Кырля ел кашу, в караулку набилось полно ребят: Серге, сын ложкаря дяди Когоя, кузнецов Каври, два брата — Ондроп и Ондрю, белоголовый Шаматай. Они шумно расселись вокруг деда, снова принявшегося за лапоть. Кырля тоже подсел к деду: то лыко ему подаст, то нож подержит.

А дед Игнатий, постукивая кочедыком[13] по лаптю, начал сказку:

— Где-то у большого синего моря, далеко-далеко от наших мест жили-были старик со старухой. Жил старик, сетью рыбу ловил. При старике жила старуха. Своенравная была баба и великая ругательница. А старик был добр и прост душою. И вот однажды случилось чудное чудо: закинул старик свою сеть в море и вытащил рыбку — не простую, а золотую…

Слушает Кырля сказку, и кажется ему, что старик похож на его отца, а старуха — на мачеху.

Тихо сидят мальчишки, даже дышать стараются потише. Но когда строптивая старуха стала царицей и прогнала старика в шею, не выдержали — зашевелились: не по нраву пришелся им поступок старухи.

А дед Игнатий дальше говорит, будто богатый узор шелками шьет.

Как строгий судья, судит старый солдат тех, о ком говорится в сказке. Сурово, сердито закончил дед сказку:

— Море шумное волнуется, рыбка золотая по бурным волнам уплывает: разгневалась она на старухину глупую жадность. Возвратился старик домой; видит — сидит старуха у старой избушки и, как прежде, лежит у ее ног разбитое корыто…