Сабля атамана

Кончил дед Игнатий сказку, и пропало синее море, исчезли сады и палаты, и Кырля снова очутился в полутемной караулке, снова перед ним черные, закопченные стены, мутное, словно глаз слепца, окошко, и старый Игнатий на чурбаке, и худые, глазастые лица деревенских мальчишек. И вдруг среди серых, голодных лиц Кырля увидел одно сытое, довольное — Мичука. Вспомнилась утренняя обида.

— Вот Еремей совсем как старуха… И все ему мало, жадюге, — повторил Кырля отцовы слова.

Дома, при жене да при детях, отец вовсю ругал Еремея, а на людях молчал: боялся богатого соседа.

Кырля в упор посмотрел на Мичука. Мичук исподтишка показывал кулак: мол, только выйди на улицу…

— Не пугай, все равно не боюсь тебя, — сказал Кырля, зная, что дедушка Игнатий и ребята не дадут его в обиду.

— Что случилось? — спросил дед Игнатий.

Но причину ссоры ему узнать не удалось.

— Ловите! Ловите кереметя[14]! — ворвался в караулку с улицы крик.

Раздался выстрел. Кто-то с тяжелым топотом пробежал мимо караулки.

Дед Игнатий привстал с чурбачка. Ребята стремглав бросились к двери. За ребятами на улицу вышел старый солдат.

Когда Кырля выбежал из караулки, то увидел, что посреди улицы стоит ложкарь Когой, отец Серге. Когой яростно потрясал кулаком и что-то кричал, повернувшись к концу улицы. А там, на пригорке, надутый, красный от злости, тяжело дыша, стоял урядник и рядом с ним переминался с ноги на ногу тучный мужик с окладистой рыжей бородой — староста Еремей.

— Неположенное берете! — выкрикивал Когой. — Покажи закон сначала, а потом описывай!

Вокруг собиралась толпа: мужики, бабы, ребятишки. Толпа возбужденно и гневно гудела.

Урядник хотел было подойти к ложкарю, но куда там! Мужики смотрели на урядника тяжелыми взглядами, а могучий кузнец Вавила стал на его пути:

— Не тронь ложкаря!

Урядник затопал ногами, забрызгал слюной, смешивая русские и марийские слова:

— Коранг, разойдись, говорю! Властям не подчиняетесь?! Коранг, манам[15]! Бунт!

В это время Кырля увидел отца. Тот, стянув с головы шапку, испуганно глядел на урядника.

— Мы закон знаем, ваше благородие! — сказал дед Игнатий, неожиданно появившись перед толпой. — Нет такого закона, чтобы грабить народ. И не пугай меня своей плетью… Я сам солдат.

— Ты не солдат! Ты смутьян! Народ мутишь! — закричал урядник.

Дед Игнатий повернулся к народу:

— Соседи, от нашей деревни отрезали добрый кус земли, а по́дать берут по-прежнему. Неправильно это. Нет такого закона. Не станем платить! Пусть берут по-правильному, по-справедливому!

Деревенские не узнавали деда Игнатия: сгорбленный, он вдруг выпрямился, его взгляд стал твердым и грозным, и даже голос переменился.

«Наверное, таким вот смелым и решительным был дед Игнатий на войне», — подумал Кырля.

В словах деда Игнатия была такая убежденность, что народ почувствовал свою правоту. Буря брани обрушилась на урядника. Кое-кто стал выдергивать колья из изгороди.

Урядник побледнел, а Еремей, подобрав полы новенького кафтана, побежал с пригорка.

Кырля сунул в рот два пальца и свистнул. Он хотел побежать за Еремеем, но ложкарь дядя Когой схватил его за руку:

— А ты куда? Не ребячье здесь дело делается!

— Пусть смотрит, — отозвался кузнец, — пусть с детства начинает понимать, что к чему.

В это время Кырлю увидел отец:

— И ты здесь, постреленок! Беги домой! Вот я тебе задам!

Кырля хотел было юркнуть за спины людей, но отец сердито погрозил пальцем. Тут Кырля заметил среди баб мачеху и с легким сердцем побежал домой.

Без обычной боязни отворил он дверь родного дома, быстро разулся, кинул на печь мокрые онучки и залез на полати.

Братишки и сестренки сидели на полатях, перед ними стояла миска квашеной капусты. Они руками брали капусту и ели.

— Кырля, где ты был? А мы капусту едим!

Капусты Кырле не хотелось, его знобило, и он, закутавшись в старый армяк, пригрелся и задремал.

Сквозь сон доносился до него с улицы глухой шум толпы, голоса урядника, деда Игнатия…

А потом ему приснился сон, будто живет он на берегу голубого, словно небо в ясный день, моря и серебряными сетями ловит в море рыбу — не простую рыбу, а золотую. Море поет ему песни; белые, похожие на лебедей, облака плывут над ним; в прозрачной воде плещутся и играют золотые рыбки. И звучит над берегом, над лесом очень красивая песня. Вот поймал Кырля золотую рыбку, а Мичук и урядник хотят отнять ее. Но силен Кырля, сильнее кузнеца Вавилы, — настоящий богатырь. Теперь ни Мичуку, ни уряднику не отнять у него золотой рыбки…

* * *

Когда Кырля проснулся, в избе уже зажгли огонь. На железном пальце светца[16] весело потрескивала светлым огоньком лучина. Красные угольки, искрясь, падали в корытце с водой и шипели.

За столом сидели дед Игнатий, кузнец Вавила и ложкарь Когой. Отец стоял возле светца. Мачеха возилась у печки. На полатях посапывали спящие ребятишки. В избе пахло свежеиспеченным хлебом.

«Хлеб пекли, — подумал Кырля. — Но откуда взяли муки?»

— Зря ты, Баса, перед всяким клонишь голову, — наставительно говорил ложкарь. — Смирного все бьют.