Сабля атамана

Год спустя в деревне открылась приходская школа. Почему попу вздумалось открыть школу в полунищей деревне, никто не знал, но школа открылась. Наняли избу, появился учитель — тощий, вечно пьяный семинарист. Мужики неохотно пускали детей в школу. Они боялись, как бы им за эту школу не прибавили подати.

Кырле мачеха запретила ходить в школу, но однажды он все-таки пошел.

В полупустой избе вокруг стола, на котором лежала единственная на всех книжка, сидело с десяток ребят. Они протяжно вопили:

— А-аз, бу-у-ки-и-и, ве-е-ди-и!.. А-аз…

Кырле это показалось чудны́м. Но, заметив среди ребят Каври и Серге, Кырля смело полез за стол, уселся на лавку и затянул вслед за другими:

— А-аз!.. Бу-у-ки-и!..

На другой день Кырля опять пришел в школу. Только на третий день никогда не протрезвлявшийся учитель заметил его:

— Ты откуда? Чей сын? — Потом равнодушно махнул рукой: — Учись, коли пришел…

Когда Кырля усвоил три буквы, учитель щелкнул его линейкой по лбу и похвалил:

— Быстер…

Кырля покраснел, надулся, вытер лоб рваным рукавом и принялся вопить еще громче. Мичук, сидевший в середине, ближе всех к книжке, завистливо взглянул на него: он никак не мог осилить того, что сразу понял Кырля.

После уроков Мичук остановил Кырлю на улице:

— Выскочил, как будто умнее всех. А все равно твой отец на нас батрачит!..

Мачеха скоро узнала, что Кырля ходит в школу, и однажды встретила его громкой бранью.

Но на этот раз безмолвный Баса стукнул кулаком по столу:

— Пусть учится. Обманывают нас все, кому не лень. Припишет писарь лишнюю недоимку, а нам и невдомек, потому что грамоте не знаем… Может, сын свет увидит. Пусть учится!

С этого времени Кырля уже не таясь ходил в школу.

Семинарист учил немногому: читать псалтырь, считать до ста и говорить по-русски, но уже к лету Кырля читал и кое-как понимал русскую речь.

Через год семинарист окончательно спился и исчез из деревни. Вместо него прислали нового учителя — молодого марийца, окончившего казанскую учительскую семинарию.

Новый учитель не ругал и не бил учеников, он сразу полюбился ребятам.

Однажды на уроке учитель звонким, ясным голосом начал читать, глядя в маленькую книжку:

Жил старик со своею старухой
У самого синего моря;
Они жили в ветхой землянке
Ровно тридцать лет и три года.
Старик ловил неводом рыбу,
Старуха пряла свою пряжу.

Словно чистый, прозрачный ручеек льются стихи. Ребята, примолкнув, слушают:

Раз он в море закинул невод —
Пришел невод с одною тиной.
Он в другой раз закинул невод —
Пришел невод с травой морскою.
В третий раз закинул он невод —
Пришел невод с одною рыбкой,
С не простою рыбкой — золотою.

Колышется синее море, плещут о берег волны, а в неводе бьется чудесная золотая рыбка и говорит по-человечьи…

Улыбнулся Кырля, вспомнилась ему сказка деда Игнатия, и уже видит он караулку и сидящего на чурбачке деда Игнатия с лаптем в руках и слышит глуховатый голос старого солдата. И дед Игнатий и неведомый русский сказочник слились в одно лицо…

Давно учитель дочитал сказку, ребята разошлись по домам, а Кырля все не уходит. Наконец он решился и подошел к учителю.

— Павел Петрович, дайте мне книгу… — запинаясь, проговорил он.

Потом он, путаясь, стал говорить о дедушке Игнатии, о розгах.

Учитель ничего не понял из его рассказа, но, взглянув на дрожащие руки Кырли, на его взволнованное лицо, спросил:

— Не потеряешь?

— Нет… не потеряю.

Учитель ласково погладил Кырлю по голове:

— На, держи…

Так в руках Кырли оказалась книга, на обложке которой было написано: «А. С. Пушкин. Сказки».

В полутемной избе трещит лучинка. У Кырли на коленях — книга, в которой трепещет живое сердце сказки. Кырля читает, и все ему кажется знакомым, и родным, и в то же время новым. Весенней свежестью веет от слов, и хочется читать и читать.

Видел ли ты реки марийские, текущие среди дремучих лесов? Хмуро стоит лес, темнея и бросая мрачную тень на серый, тусклый мох. Из чащи веет сыростью, трухлявым валежником. Глухо, дико вокруг.

И вдруг среди этого леса, сквозь вековую глушь, сияя, словно расплавленное солнце, гордо и вольно течет река. Роя крутые берега, руша в светлые струи вековые деревья, стремит она свой путь вдаль и вбирает в себя по пути сотни маленьких речек и ручейков. И жизнь на берегу такой реки краше, и природа пышнее. Там цветут, благоухая, самые нежные цветы, там пчелы жужжат дружнее, там воздух свежее и чище. Там солнце частый гость, и при виде этого светлого простора радуется душа и хочется петь. И слова в песню просятся самые прекрасные.

Не потому ли и славит марийский народ во всех песнях свои реки, подобные серебру?