Сага

— Одновременно. Понятия не имею, что с ними стало.

— Ей, должно быть, все семьдесят, матушке Матильде. В этом возрасте уже не пропадают, а умирают.

— Слушай, Луи, думаешь, они вместе исчезли?

Мы оба расхохотались. Следующий час был долгим мозговым штурмом — мы перебрали все возможные варианты по поводу «двоих остальных». Ни одна из вероятных версий не была ни приемлемой, ни достаточно безумной, чтобы сойти за официальную. Так что мы остановились на самой лирической: страстно влюбившись друг в друга, Матильда с Жеромом бросили все ради счастливой жизни в пустынном краю, где поселились тайком и вот-вот разродятся целым выводком маленьких сценариев.

— А с возрастом тянет на слащавость. Ты меня не предостерегал, Луи.

Вместо ответа он долго отхаркивается, потом добавляет парочку ругательств на итальянском. Возобновляю разговор, чтобы избежать молчания.

— Он тебе оставил отель?

— Обещал упомянуть в завещании и упомянул. Всем на эту развалюху было начхать. Когда говорят, что Рим — единственное место, где надо дожидаться конца света, это верно, стоит только взять чуть к юго-востоку. Беда в том, что меня тут уже не будет, чтобы им полюбоваться.

Вот этого я и опасался, с тех пор как вошел в комнату. Смутное-то предчувствие возникло у меня даже раньше, когда Шарлотта только сказала мне о его звонке. Ободряющие фразы, поддержка, метафизика — у меня нет таланта к таким диалогам, Луи.

— Он может на нас свалиться хоть через десять минут, если верить всем угрозам, которые выдумали за это время.

— Я мог бы сказать, что мне до него всего часа два, но предпочитаю заткнуться, не то ты сбежишь. Ты ведь не изменился, Марко?

— Никогда не видел, чтобы кто-то изменился.

Молчание.

Вроде шведского.

— Вот это хороший вопрос. Со сценарной точки зрения, я имею в виду. Можно ли по-настоящему убедить в том, что с персонажами произошла перемена?

— Персонаж никогда не должен оставаться в конце таким же, каким был в начале. Иначе возникает вопрос: а за каким чертом он все это пережил?

— Подумай, ведь я больше пятидесяти лет своей жизни провел, приспосабливаясь к реальности, устраняя все ее мелкие шероховатости, поворачивая ее то к солнцу, то к дождю, как заблагорассудится. Ты-то еще являешься частью этого мира, ты-то должен знать, решились ли они наконец ввести законы против таких, как мы?

— Нет пока.

— Мудаки…

Он тихонько поворачивает голову набок и закрывает глаза. Прекрати это немедленно, Луи!

— Не беспокойся, еще не сейчас. Прогуляйся и загляни ко мне вечерком.

Дважды меня упрашивать не приходится.

* * *

После стаканчика кьянти и большущей порции салата из помидоров, каких не найдешь больше нигде на свете, я вернулся к нему. Легкое дурное предчувствие рассеялось на пороге комнаты. Он глядит со своего ложа в распахнутое окно, на далекий холм, краснеющий в лучах заходящего солнца. Безмятежный. В такой безмятежности нет ничего успокаивающего.

— Что это за женщина внизу, Луи?

— Местная. Никогда не уезжала из этих краев. Со временем мы стали вроде как друзьями.

— Она милая. Красивая.

— Только вот когда мы познакомились, от моего сердечного пыла уже мало что оставалось, так что предложить ей было почти нечего. Мне и самому-то едва хватало.

Моя рука лежит на столике, возле книги. Он этим пользуется, чтобы взять ее и стиснуть в своей, не переставая смотреть на холм.

— Я спекся, Марко.

— Ты всегда любил поныть.

— Загляни в ящик тумбочки.

Он выпускает мою руку, я открываю ящик и вытаскиваю оттуда толстую черновую тетрадь. Листаю пожелтевшие листы с крайней осторожностью, опасаясь, что она рассыплется в прах. Каждая страница плотно исписана каракулями, исчеркана помарками и закорючками. Узнаю почерк Луи.

— Реликвия эпохи.

— Той, когда ты работал на итальянцев?

— Я тебе уже рассказывал?

— Лет тридцать назад.

— Тем лучше, поберегу силы. Помнишь все те бредни, которые приходили нам в голову во времена «Саги»?

— Ненаписанные сценарии, самые скандальные идеи, самые вздорные диалоги, самые напыщенные реплики, все то, что никогда не осмеливаешься показать продюсерам.

— Мы с итальянцами проводили время за писаниной, едой, питьем и за всякими россказнями. У меня была дурацкая привычка все записывать, вместо того чтобы попросту забыть, повинуясь несерьезности момента. В этой тетрадке скопились потерянные за двадцать лет фильмы. Реплики, не произнесенные ни одним актером, ворох всяких идей, которые прямиком привели бы нас в тюрьму, если бы их обнародовать. Дарю. Можешь использовать этот материал или сунуть в ящик, как я сделал. Тебе одному судить.

— Я не могу принять это, Луи.

— А что, по-твоему, сделает с этим Лоретта? Выбросит на помойку!

Эта короткая вспышка властности завершается нескончаемым приступом кашля. Его сероватое лицо делается пунцовым, я не знаю, как ему помочь, кроме как похлопать по спине. Вопреки всяким ожиданиям, это его успокаивает. Он медленно переводит дух.

— Если увидишь когда-нибудь двоих остальных, скажи им, что я не переставал думать о них. Об улыбке Матильды, о воплях Жерома. А главное, о взгляде Тристана, поглощенного своим телевизором.