Сага

Сегюре разрешил нам добавить новые декорации. Хотя «декорации» — сильно сказано. Нам пожаловали еще одну комнату, которую мы можем обставлять по своему усмотрению. То это будет гостиничный холл (убогий), то кабинет психиатра, то школьный класс, то отделение банка, то зал ожидания на вокзале, то туалет в кинотеатре, то подсобка кафе и так далее. Сегюре повелел, чтобы это «окно в мир» расширило «виртуальные возможности» нашего вымысла. Спасибо, шеф. О том, чтобы позволить нам хоть малейшую сцену на натуре, никто даже не заикался.

Несмотря на заметное расширение наших виртуальных возможностей, первые недели декабря выдались трудными. За несколько дней наш энтузиазм поостыл, и это сказалось на прилежании. Мы словно теряли с утра чувство юмора, и нам требовалось несколько часов, чтобы вновь обрести его. Есть ли что-нибудь гаже на свете? Матильда отнесла это на счет общей усталости, неизбежной при темпе, в котором мы работали эти два месяца. В течение нескольких дней Жером был каким-то заторможенным, и его обычная колкость притупилась. Его брат по-прежнему невозмутим, но он-то не испытывает такого давления, как мы. Я беспрестанно проклинаю зиму, наступление которой каждый год вызывает у меня желание застрелиться. Старик ищет «второе дыхание марафонца», как он это называет. Проявляя к нам некоторую снисходительность, он берет Сегюре на себя. А мы пытаемся сдерживать свое дурное настроение, которое может оказаться для нас роковым. Чтобы снять напряжение и перетерпеть этот временный кризис, нам случается подтрунивать друг над другом, пуская в ход последние крохи юмора. Однако подлинная причина ни для кого не секрет: нетрудно вообразить тоску пекаря, который каждое утро старается, печет хлеб, а его никто никогда не ест. Эта чертова «Сага» не стоит того, чтобы так над ней надрываться.

Сегюре требует, чтобы Мари почаще звонила в службу психологической поддержки, а Камилла ходила к своему психоаналитику. И то правда, трудно придумать что-нибудь дешевле. Но даже мы с Луи, тратя массу сил на эту говорильню, порой выдыхаемся к концу серии. Вчера мы частично решили проблему: после потрясающего по своему отчаянию монолога Камилла встает с кушетки, пожимает руку своему мозгоправу и уходит. Когда она спускается по лестнице, слышен выстрел. Не выдержав такой безнадеги, психоаналитик сходит со сцены.

Жером занят разборками Джонаса с его террористом, Педро «Уайтом» Менендесом. Никто не знает, зачем тот подкладывает свои бомбы. Места, которые он взрывает, тоже всегда неожиданны: музей Гревен, Министерство обороны, Триумфальная арка, Тройская ярмарка, ресторан «Тур д’Аржен», пост охраны Лувра и многие другие. Весь этот разгул — чистая абстракция (Сегюре не позволяет нам ничего, кроме краткого радиосообщения после каждого взрыва), что повергает Жерома в состояние дикой неудовлетворенности. В итоге с каждой новой серией Менендес заходит все дальше. О нем почти ничего не известно, кроме того, что он не выпускает из рук книгу Кафки.

Матильда прежде всего занята Милдред и Существом. Стоит этой парочке оказаться наедине, и можно ожидать чего угодно. Словно Матильда решила перебрать все возможности в отношениях между двумя особями противоположного пола как в духовном, так и в физическом плане. Я ничего откровеннее в жизни не видел. Но Сегюре не замечает ничего, как не способен заметить опьянение Уолтера, если только тот не валяется среди пустых бутылок. Поэтому, раз Существо не описано с торчащим членом и высунутым языком, он не видит ничего дурного в том, чтобы двое молодых людей немного развлеклись в запертой комнате. Если бы он хоть на миг заподозрил, до какой степени непристойности мы докатились! Сочетание некоторых слов с некоторыми жестами порождает такую гремучую смесь чистоты и разнузданности, по сравнению с которой порнуха на конкурирующем канале выглядит лекцией по естественным наукам.

А моя чувственность, видит Бог, сейчас вовсе не нуждается в том, чтобы ее дразнили…

Особенно с тех пор, как я испытал любопытный феномен самовоспламенения.

Это происходит не в сердце и не в голове, а где-то между пахом и пупком.

Искорка, перерастающая в пожар.

Мне трудно признать, что это извращенная реакция на отсутствие близости между мной и Шарлоттой. Когда мы встречаемся, редко и почти всегда случайно, я чувствую в ней законное желание затеять войну нервов, в которой один всегда оказывается побит. Дней десять назад я нечаянно прикоснулся к ней, и она вздрогнула так, словно обожгла локоть о мое плечо. Отпрянула так молниеносно, так инстинктивно, что я за четверть секунды уразумел гораздо больше, чем за эти последние недели. С тех пор и речи не могло быть о том, чтобы помурлыкать с ней рядом или увидеть ее голышом в ванной.

Параллельно этой фазе физической глухоты я заметил, что ночные показы «Саги» оказывают на меня любопытное воздействие. Как-то одной бессонной ночью я открылся Жерому.

— Тебя не волнуют эти женщины, которые с готовностью отдаются всему, что ты заставляешь их пережить?