Сага

— Восемь романисток, которых я приютила под своим пером, написали все эти истории ради одного-единственного мужчины.

Проходя мимо Гран-Пале, Матильда рассказывает мне о своих первых шагах в «розовой» литературе, о встрече с наставником, Виктором Эбраром, о создании издательства «Феникс». Между Гран-Пале и началом Елисейских Полей уложилось двадцать лет ее жизни. Двадцать лет боли и преданности подлецу, который выбросил ее, словно сломанную игрушку.

— Хотите, набью ему морду?

Она чуть грустно улыбается. Должно быть, я похож на услужливого, но слишком запоздалого и не очень-то надежного рыцаря.

— Вы прелесть, Марко, но я не хочу, чтобы мне его попортили раньше времени. Для того, что я ему уготовила, он должен быть в полной форме.

— Вы что-то придумали?

— Так, наметки. Мистер Мститель дал мне кое-какие ценные сведения.

Матильда и Жером… Начинаю лучше понимать их завтраки наедине.

— Несмотря ни на что, я должна воздать Виктору должное. Если бы не он, я никогда бы не познакомилась с вашей троицей. И даже не написала бы ни строчки. Я тут недавно подсчитала: девять тысяч шестьсот страниц любви. Первую половину моей жизни я писала теорию, а во второй твердо намереваюсь осуществить все на практике.

— Что вы имеете в виду?

— Хочу жить, как живут в моих книгах, — буду любить, спать с мужчинами, изменять. Во всяком случае, больше не собираюсь страдать, ждать телефонных звонков, глупо мечтать о счастье.

Спать с мужчинами… спать с мужчинами… Если бы она знала, как ее запах заводит меня уже полтора месяца! Достаточно одной голой фразы, всего одной. Но голые фразы в реальной жизни под запретом.

— Не представляю, как вы можете изменить кому бы то ни было, Матильда.

Проходя мимо Сен-Филипп-дю-Руль, она посмотрела на меня со сдержанным огорчением, я даже почувствовал, что она готова меня отчитать. Видимо, сам того не желая, я больно задел ее за живое, очень дорогое для нее.

— Измена?.. Но, Марко… измена — это же вся моя жизнь!

Вот тебе и раз.

— Измена — это эпицентр любви. Это как раз то, что делает законную любовь страстной и придает такую ценность любимому существу. Измена — самое жгучее, самое любопытное в паре, это как секретный фонд в библиотеке. Потому-то ею никогда и не насыщаются. Знаете, перед чувствами мы ведь не все равны. Кто-то одарен больше, чем другие.

— То, что вы говорите, на диво аморально.

— Ничуть. В общем… не хочу, чтобы это было так. Прислушайтесь повнимательней к речам тех, кто яро защищает верность. Услышите там потрескивание страха, поскрипывание неудовлетворенности, во всяком случае, почувствуете, насколько они смирились со своей участью.

Пока чувствую лишь, что она сама стала жгучей, как уголья. Стоит мне только подуть, и запылает.

— Даже само это слово — «измена»… Правда, красиво? Я ведь даже книгу ей посвятила.

— Простите?

— Если наткнетесь на книжонку, которая называется «Полночная отлучка», прочтете на форзаце: Во имя измены и благодаря ей. Кто сказал, что прекрасные слова — лишь для прекрасного?

— Вы совершенно чокнутая, но в этом есть свое очарование.

— А если подумать, измена так сродни изменению… Даже голова кружится, правда?

Я не отвечаю ничего. В отсветах фонарей улицы Фобур-Сент-Оноре ее лицо хорошеет.

— Это меня и побудило писать романы о любовных приключениях на стороне. С крутым зигзагом. Знаете ли вы более волнующие истории?

— Насчет внезапной страсти еще куда ни шло, но все-таки большая часть таких связей на восемьдесят процентов — просто шашни, простите за прямоту.

— Вы слишком самоуверенны, молодой человек. Все мужчины на свете были когда-то влюблены в соседку напротив, в неприступную сослуживицу, в жену приятеля или в продавщицу из книжного магазина. А насчет того, что вы называете шашнями… я знавала и такие, что молнией поражали прямо в сердце, в то время как старые верные пары погуливали, где только могли.

Черт подери!.. Да ведь она мне говорит, что наличие Шарлотты ничуть ее не смущает.

— Но вы, конечно, правы, Марко. Должно быть, я совсем рехнулась, если нахожу романтичными телефонные разговоры вполголоса, гостиничные номера в дневное время, шаткие алиби, путаницу в именах, запах чужих духов, выдающий с головой. Но каждый час, который удалось урвать вместе с другим, — маленькая победа. А кратчайшая из ночей — триумф.

Нам это ни к чему, Матильда, до вашего дома всего триста метров, а меня никто не ждет.

— Возьмите Жерома, к примеру. Что его больше всего соблазняет в самой идее насилия?

— Месть?

— Вот именно. Он считает месть обратной стороной насилия, как я считаю измену обратной стороной любви.

— Вы меня сбили с толку, Матильда. Может, я недостаточно сентиментален или слишком злопамятен, чтобы за вами уследить.

— Измена и месть разгораются на почве страсти. Это два пламени, в которых смешаны наши добрые и дурные порывы. Гордость и желание в одном горниле. Два неудержимых головокружения, которые толкают нас в одну пропасть — пропасть самолюбия.