Сагарис. Путь к трону

В конечном итоге и патриций, и хозяин припортовой таверны остались довольны сделкой. Гавий и впрямь оказался «талисманом», приносящим удачу в торговых делах, — по крайней мере, так считал Гай Рабирий, — а хозяин таверны был на седьмом небе от счастья. Это же надо как свезло!

Гавий и в юности был злокозненным малым, и хозяин уже хотел от него избавиться, а тут подвернулся такой счастливый случай. Он намеревался получить за Гавия хотя бы пятьсот сестерций, а богатый патриций заплатил ему шесть тысяч! Впрочем, по истечении некоторого времени хозяин таверны почувствовал себя обманутым. Дело в том, что на рынке рабов, который находился на римском Форуме, напротив храма Кастора и Поллукса, особым спросом пользовались различные уродцы — карлики, юродивые и прочая. И стоили они очень дорого, некоторые — до двадцати тысяч сестерциев. Хозяин таверны понял, что здорово продешевил. Горбун должен был стоить гораздо больше! Но дело уже было сделано, договор дороже денег. И потом, куда ему тягаться с прожжённым хитрецом-негоциантом, который мог обвести вокруг пальца любого, самого умного торговца?

Гавий наблюдал за любовными играми Бренна и Сагарис, и всё его естество было переполнено ядом. Ненависть горбуна к девушке достигла высочайшего предела; в дикой ярости он уже готов был выскочить из кустов, чтобы расквитаться с нею и Галлом за все свои мнимые обиды. Однако предусмотрительность и осторожность, помогавшие ему выжить в очень сложном и враждебном для уродца мире, сковали его тяжёлыми цепями.

Горбун быстро сообразил, что любовники ему не по зубам. Даже всецело занятые друг другом, они были настороже. В особенности Бренн. Это было заметно по тому, как во время отдыха он внимательно осматривался по сторонам и прислушивался. Конечно, лагерь охраняла ночная стража, но рабы не имели навыков профессиональных военных, а, значит, надежда на них была слабой. Максимум, что мог сделать горбун, так это поразить Сагарис. Или Бренна — как удастся. Но в следующий момент кто-нибудь из любовников перережет своим мечом нить его жизни. Чего Гавию очень не хотелось бы.

Он ушёл вместе с восставшими рабами только ради того, чтобы держаться поблизости от Сагарис. Горбун вполне мог остаться в латифундии, и никто не сказал бы ему за это ни единого дурного слова. Он был лишь обузой, так как сражаться с оружием не мог. А слабосильных доходяг и женщин среди беглецов и так хватало. Но он всё равно отправился вслед за толпой рабов, считая планы вожаков перейти Альпы и раствориться среди дружественных кельтских племён глупыми и несбыточными. Римляне никогда не упускали добычу, тем более — взбунтовавшихся рабов. «Говорящие орудия труда», которых в Риме не считали за людей, должны быть наказаны самым жестоким образом! Чтобы другим было неповадно.

Гавий и самому себе боялся признаться в том, что им движет не только месть. Совершенно неожиданно он влюбился. Впервые в жизни. И предметом его воздыханий стала... Сагарис!

Это открытие потрясло горбуна. Он начал подолгу разглядывать своё отражение в бронзовом зеркале, которое тайком умыкнул из хозяйских покоев, и пришёл к выводу, что вполне симпатичен, по крайней мере, не хуже Бренна, который, как подметил Гавий, засматривался на нового вилика. Однако когда он удалялся от зеркала на некоторое расстояние и в нём появлялась вся его нескладная фигура, горбун впадал в неистовство. Он ругал самыми подлыми словам и беспутного отца-пьяницу, и мать-шлюху, которая пустила на свет столь гнусного уродца. Иногда дело доходило даже до обмороков, настолько сильно проявлял свои чувства безутешный Гавий.

Когда Сагарис отстегала его за какую-то серьёзную провинность (Гавий уже забыл, за что именно), он даже не отправился к Клите, чтобы та смазала багровые полосы от нагайки целебной мазью. Гавий затворился в своей каморке, которую ему выделили по указанию Гая Рабирия, и с каким-то непонятным наслаждением долго упивался болью в своём изрядно исхлёстанном теле. Ведь кровавые полосы на спине были сделаны рукой Сагарис! Он так увлёкся эмоциями и мечтаниями, что даже непроизвольно пролил семя. Это было восхитительно!

По ночам, едва его голова касалась набитой сеном подушки, перед мысленным взором горбуна появлялась Сагарис, которая хлестала его нагайкой. Он долго сопротивлялся этому видению, а однажды не выдержал, встал, разделся до пояса и начал неистово охаживать себя по горбу ремёнными вожжами. Удивительно, но Гавий почти не чувствовал боли, а только приятное томление, которое почти всегда заканчивалось поллюцией.