Сагарис. Путь к трону

— Сколько той жизни! Человеческий век и так короток, а у нас, военных, он и того короче. Поэтому стоит ли экономить презренный металл, отказывая себе в маленьких житейских радостях? Но что привело тебя сюда?

— Не буду ходить вокруг да около. Я узнал, что среди твоих пленников находится амазонка. Не так ли?

Квинт Луций помрачнел.

— Да, это так, — сдержанно ответил трибун; но тут лицо его побагровело и он, едва сдерживая ярость, продолжил: — Эта сука положила четверых моих солдат, прежде чем её схватили!

— Где она?

— Ждёт своей очереди. Её не стали убивать, а специально пленили и оставили ради некой церемонии. Мы не просто её распнём, а сдерём кожу. Это желание моих солдат, которые пылают жаждой мести. Она умудрилась поразить даже декана Руфуса — Рыжего! Ты должен его помнить.

— Конечно, помню.

— А он был бойцом первостатейным. И всё равно эта стерва разобралась с ним, как с новобранцем! Но почему она так заинтересовала тебя?

Валерий набрал в лёгкие побольше воздуха, словно намеревался нырнуть в омут с головой, и выпалил:

— Я хочу её забрать!

— Что-о?! — Трибун вскочил. — В своём ли ты уме, мой друг?! Зачем она тебе?

— Это уже второй вопрос, — сдержанно сказал Валерий. — А на первый я хочу дать ответ тем самым металлом, который ты считаешь презренным.

С этими словами Валерий достал из дорожной сумки и бросил на столик перед трибуном увесистый кожаный кошель, приятно отозвавшийся малиновым звоном.

— Здесь ровно пятьсот полновесных ауреусов. Я хочу выкупить у тебя амазонку.

— Зачем?! — опять спросил ошарашенный трибун.

Валерий широко улыбнулся.

— У меня есть на неё свои планы, — сказал он таинственно. — Ты же не думаешь, что негоциант моего уровня будет разбрасываться золотыми монетами без надежды получить прибыль?

— По-моему, лучше застать в своей постели змею, нежели иметь дело с этой кровожадной фурией!

— Именно фурия мне и нужна.

— О, Аид! Ты сошёл с ума!

— Возможно. Но я не думаю, что пятьсот ауреусов будут лишними в твоей личной казне...

Бросив взгляд на кошель с деньгами, Квинт Луций успокоился. На его обветренном, загорелом лице мелькнула хитрая улыбка и тут же спряталась среди морщин.

— Ну а как же солдаты Руфуса? — спросил он вкрадчиво. — Им не понравится, что убийца их декана избежала казни...

— А это для его солдат... — С этими словами Валерий положил на столик ещё один кошель. — Думаю, десять тысяч сестерциев — вполне приличные деньги, чтобы легионеры из контуберния Руфуса справили по нему богатую тризну. Ну что, по рукам?

Десять тысяч! Это сумма, которую он поставил на гладиаторов в предстоящем сражении на арене цирка! Даже если ему изменит удача, деньги Валерия подсластят горечь проигрыша. А что касается легионеров из контуберния Руфуса... ну, это уже совсем другая проблема. Её он решит своими методами.

— Чего не сделаешь ради старого друга, — проникновенно ответил трибун. — По рукам! Контубернал, вина! И прикажи привести сюда эту бешеную бабу. Только оковы не снимать!

— Слушаюсь и повинуюсь!

Контубернал поставил на стол ещё один кувшин с фалернским и убежал. Старые боевые товарищи «обмыли» сделку, а затем радостный Квинт Луций (ещё бы не радоваться — получить за презренную рабыню своё жалованье[87] за полтора года, что называется, на ровном месте) спросил:

— А как ты узнал, что мы захватили её в плен?

Валерий сдержанно улыбнулся и уклончиво ответил:

— Мне эту весть принесла сорока на хвосте.

— Угу... Кто бы сомневался.

Значит, в когорте находился осведомитель Валерия, который послал ему сообщение о пленении амазонки голубиной почтой... Всё-таки деньги — великая сила. А у Валерия их куры не клюют.

Вспомнив о богатстве Валерия, Квинт Луций засомневался — не мало ли ему тот заплатил? Судя по большой заинтересованности судьбой амазонки, Валерий имел на неё какие-то серьёзные виды. Но какие именно?

— Но ты ведь знаешь, — продолжил трибун, — что бунтовщики, по нашим законам, должны быть наказаны в любом случае...

— Да, мне это известно. И она будет наказана. Я чту закон.

— Каким образом?

Лицо Валерия приобрело загадочное выражение, и он молвил:

— Позволь мне до поры до времени сохранить это в тайне.

— Ну, как знаешь...

Казалось, что закованная в кандалы Сагарис превратилась в каменного истукана. Она стояла в ряду пленённых рабов с краю — до неё очередь должна была дойти нескоро. По злобным взглядам легионеров амазонка понимала, что ей уготована какая-то другая участь — пострашнее распятия. Но это её не тревожило. Мысленно Сагарис уже умерла. И теперь она готова была стоически перенести любые муки.

Атти погиб в бою, а Бренн был лишь ранен, и ей довелось наблюдать за казнью возлюбленного. Терзаемый ранением, он держался из последних сил, но, когда его подняли на перекладину, из глаз Галла потекли крупные слёзы. Он оплакивал не свою жизнь, а судьбу Сагарис. Она это поняла, потому как Бренн смотрел только на неё. И в этом взгляде было столько душевной муки, что девушке едва не стало дурно.