Сахара и Сахель

Истинный смысл такой коммерции — стремление занять досуг. «Послушай, — сказал мне однажды Абдаллах, объясняя принцип торговой жизни на Востоке, — праздность порождает потребность в кейфе и дурные нравы. Разве не так обстоит дело в твоей стране? Посещение кофеен не к лицу людям достойного происхождения, еще менее — старикам; подобная привычка едва ли простительна даже молодому человеку. Кофейни, как и гостиницы, созданы для путников. Путешественники легко узнаваемы, остальные посетители могут быть приняты за бродяг или нищих. Всякая привычка, компрометирующая честного человека и наталкивающая на ложные мысли о нем, плоха. Предпочтительнее всего ручная работа, она одновременно успокаивает дух и вырабатывает прилежание, но я принадлежу к семье, в которой всегда лучше владели четками, чем иглой». В этих рассуждениях есть здравый смысл, особенно когда на деле сам строго придерживаешься этих принципов. К тому же Сид Абдаллах не пьет кофе, не курит и носит строгую и простую одежду только из сукна и шелка.

К сведениям, собранным во время бесед, добавлю то, что узнал от других. Сид Абдаллах зажиточен, но не богат; в молодости имел трех жен, но с возрастом отказался от такой роскоши. Последняя жена, единственная на сегодняшний день, молода; она живет неподалеку в известном мне доме, который, разумеется, он мне никогда не показывал и куда, вероятно, я никогда не войду. Забыл сказать тебе, что днями я встретил в лавке очаровательного двенадцатилетнего мальчика. Абдаллах представил его мне как сына. Мальчик взял меня за руку с чудесным добрым расположением, затем поднес свою руку к губам и улыбнулся. Я подумал, что он заговорит на моем родном языке, но, к великому удивлению, узнал, что его не обучили ни одному французскому слову.

Так вот, после появления мавританки я провел с Абдаллахом более двух часов. В минуту прощания старый друг как-то особенно взглянул на меня и, задержав мою руку в своей с несвойственной ему фамильярностью, сказал, нажимая на каждое слово: «Сиди,

я говорю с тобой как много повидавший на своем веку человек. Берегись кабильской[66] женщины».

Вот, друг мой, что повергло меня в крайнее смущение. Я уже не говорю об опасности, которой мог подвергнуться, ведя себя легкомысленно, вполне реальной опасности, раз уж Абдаллах счел себя обязанным предупредить меня; я имею в виду истинный смысл фразы, а толковать ее можно по-разному. Родом ли женщина из Кабилии? Или он избрал это оскорбительное слово для ее характеристики? Абдаллах презирает и ненавидит все кабильское и еврейское. Он употребляет эти слова как хулу. «Кабилец, сын кабильца» — вот единственное сильное выражение, которое он позволяет себе в моем присутствии. Но он вкладывает в него всю свою неприязнь, и оно полностью соответствует оскорблению «пес, сын пса». Если именно это он подразумевает, говоря «кабильская женщина», я знаю, что он имеет в виду. В противном случае не могу поставить ей в вину рождение в горах, но это объясняет, извиняя ее, почему она забыла надеть чулки, направляясь в баню.

Декабрь

По-прежнему хорошая погода. Трудно поверить, что год на исходе. Я едва замечаю череду дней, хотя жизнь течет под открытым небом; просыпаюсь с восходом солнца, ложусь спать с наступлением ночи. Минута за минутой я наблюдаю угасание лучезарного времени года. Не ведаю дат, не пытаюсь вновь обрести утерянное чувство времени. Сиюминутные впечатления с такой точностью повторяют вчерашние, что я уже не различаю дни. Столь продолжительное блаженство неведомо людям, находящимся во власти коварного климата. Ночь — не более чем пауза в ходе событий, и я забываю, что наутро ощущения возобновляются, ведь каждый день они возрождаются с той же яркостью и живостью. В любом краю расположение моего духа определяет чистота неба. Вот уже целый месяц и то и другое застыло, если можно так выразиться, на отметке «ясно».

Вот в двух словах моя жизнь. Я мало пишу, не уверен, что «научаюсь» чему-либо, смотрю и слушаю. Душой и телом я отдаюсь во власть любимой природы, которая всегда располагала мной и вознаграждает сегодня великим покоем вдали от волнений. Но лишь мне одному известен тернистый путь к этому состоянию. Я пробую самые чувствительные и утомленные струны мозга, пытаясь убедиться, что ничто не сломано и инструмент по-прежнему настроен. Я счастлив, что не чувствую фальши, из чего следует, что молодость еще не прошла и позволительно еще на несколько недель продлить смутное удовольствие, создающее ощущение жизни. Мало кому подошел бы подобный режим, и вряд ли мои полевые прогулки устроили бы профессиональных путешественников. Надеюсь, ты согласишься со мной, что жизнь, которую я веду здесь, имеет немало серьезных сторон. Впрочем, возможно ли избрать иной образ жизни и оставаться последовательным? Зачем проявлять нетерпение, когда все вокруг отдыхает? Зачем спешить навстречу завтрашнему дню, когда полнокровная жизнь мирно течет широким потоком и движение вод почти незаметно в проторенном русле привычек?