Сахара и Сахель

Я достаточно хорошо знаю Абдаллаха, во всяком случае, таково мое мнение, чтобы понять, что впредь любой намек на происшествие будет вдвойне неуместен, ведь он огорчит старика, да и все равно останется без ответа. Я рассудил, что лучше никогда не заговаривать об этом случае, и дал себе зарок. Остается лишь записать в дневнике: впервые в жизни я услышал восхитительный женский голос, а это редкость в любой стране.

16 ноября

Сегодня я опять посетил Сид Абдаллаха. Я пришел чуть раньше времени с твердым намерением при любых обстоятельствах держать язык за зубами. И все же разве не признание моего любопытства сам визит, приуроченный к определенному часу, словно встреча, обговаривалась заранее?

Наша беседа длилась минуть пять, когда в верхнем конце улицы появилась женщина в сопровождении негритянки в красном хаике, что не принято в Алжире. Я видел, как она погрузилась в тень свода и задержалась на мгновение поправить покрывало, а служанка, вместо того чтобы следовать за госпожой, оказалась впереди. Одежды женщины, привлекшей мое внимание, были безупречной белизны, но я был удивлен, не увидев ни городских шаровар, ни чулок. Ее худые лодыжки обвивали тяжелые золотые кольца, босые ступни вырисовывались сквозь черные сафьяновые туфли с высокими задниками. Она приближалась; перезвон ножных браслетов аккомпанировал каждому ее шагу, придавая звучность размеренной поступи. Она не сделала ни одного лишнего жеста, ее голова была гордо запрокинута, руки спрятаны под белыми одеждами. Но я заметил, что египетские глаза чуть скосились, метнув мимолетный взгляд на меня, а подрагивание муслиновой ткани, облегающей лицо, словно раковина, позволило угадать, что она смеется.

Это была та самая мавританка, что я видел накануне, подтверждением чему явилось странное чувство, которое нельзя объяснить просто искоса брошенным взглядом и украдкой оброненной улыбкой. Надо ли говорить, что моим первым порывом было желание последовать за ней? Но я удержался, ни за что на свете не желая выдать себя перед старым другом неосторожностью, которая могла навсегда уронить меня в его глазах. Женщина скрылась за углом, еще мгновение я слышал позвякивание браслетов, а затем беседа самым естественным образом вернулась в прежнее русло. И все же замечу, что Сид Абдаллах не оставил меня даже в час молитвы и, что совсем невероятно, казалось, забылся в болтовне.

Я испытываю к этому простому, доброму и очень проницательному человеку уважение, к которому сегодня примешивается легкое смущение. Назавтра я решил изменить время визита, чтобы избежать третьей встречи; она могла поставить меня и хозяина в неловкое положение.

Абдаллах никогда не говорил мне ни о доме, ни о хозяйстве, ни об обычно сложном и многочисленном мирке арабской семьи (браки заключаются рано и очень плодовиты). От него мне стало известно только то, что непосредственно касается его самого, иначе говоря, дата рождения, знатное происхождение предков, один-два выезда за пределы регентства, да кое-какие сведения о торговой карьере, которые можно изложить в двух словах.

По возвращении из Мекки хаджи (паломник) обосновался в известной тебе лавочке, где и живет по сей день. Случилось это в 1814 году, тогда моему знакомому исполнилось двадцать лет. Он не говорил, был ли уже женат, но надо полагать, что был, ведь двадцать лет — возраст более чем зрелый для знатного молодого человека, к тому же успевшего посетить Мекку. Начал он с торговли семенами. За долгие годы торговля расширилась, и если он еще отводит уголок магазина под семена, то скорее как дань воспоминаниям молодости. Ты знаешь, как зажиточный, знатного происхождения и честный мавр понимает коммерцию. Всего-навсего иметь свой угол в модном месте, где происходят все дневные встречи мужчин, чувствовать себя там хозяином и жить в праздности. Он принимает посетителей и, не поднимаясь с дивана, участвует в уличной суете, узнает новости, стекающиеся с разных сторон, находится в курсе всех событий квартала и, если позволительно употребить слово, лишенное смысла в арабском обществе, я сказал бы, ведет светский образ жизни, не покидая собственного дома. Сама торговля — дело второстепенное. Клиенты — просто люди, которым он оказывает услугу, поставляя необходимые им предметы. С ним нельзя торговаться.

— Сколько?

— Столько-то. Берите и уходите.

Ничто не может быть неприятнее, чем необходимость уделить несколько лишних минут делу, которое его не заботит. Стоит ли сожалеть о деньгах: их приносит и уносит случай.