Сахарские новеллы

Хосе крепко держал меня сзади. Меня тошнило, я чихала, из носа шла кровь, я сидела на полу совершенно обессиленная. Он снова отнес меня в кровать, вытер мне лицо полотенцем и озабоченно сказал:

– Может быть, ты что-то съела? Может, это отравление?

– Не похоже, расстройства желудка ведь нет, – с трудом проговорила я. Закрыв глаза, я полежала немного, и – странное дело! – все симптомы исчезли, сила, терзавшая меня изнутри, отступила, как волна. Я чувствовала опустошение, с меня градом катил пот, но комната больше не кружилась, я уже не чихала, живот не болел.

– Дай мне чаю, – попросила я Хосе.

Хосе вскочил и побежал за чаем. Я выпила глоток. Через несколько минут я почувствовала себя намного лучше. Я села в кровати, широко открыв глаза.

Хосе пощупал мой пульс, нажал на живот и спросил:

– Не больно?

– Нет. Прямо чудеса, – ответила я и попыталась встать с кровати.

Он посмотрел на меня: мне действительно было лучше. Выждав мгновение, он сказал:

– Ты бы полежала, я тебе грелку принесу.

– Не надо, мне гораздо лучше, – ответила я.

Вдруг он дотронулся до моего лица.

– Когда это у тебя глаз успел так распухнуть?

Я потрогала свой правый глаз – он и вправду сильно опух.

– Пойду в зеркало посмотрю, – сказала я и слезла с кровати. Но не успела я сделать несколько шагов, как вдруг живот пронзила острая боль, словно по нему ударили хлыстом. Охнув, я опустилась на корточки; в животе начались спазмы. Я спешно вернулась в кровать; боль пронзала меня, точно молния, как будто кто-то сидел в моем животе и руками перекручивал желудок. Я сжалась в комок, пытаясь ее унять, но не выдержала и застонала. Боль нарастала; не в силах себя контролировать, я уже каталась по кровати, потом начала кричать. У меня потемнело в глазах, и я могла только слышать свой крик, похожий на вой дикого зверя. Хосе протянул руку, пытаясь помассировать мне живот, но я оттолкнула его, прокричав:

– Не трогай меня!

Попробовав сесть, я снова повалилась навзничь. Конвульсии и рези не прекращались. От крика я охрипла, у меня закололо в груди. Каждый вдох отдавался болью в легких. Я чувствовала себя тряпичной куклой, разрываемой на части какой-то незримой и страшной силой. Я ничего не видела, но мысли мои были ясны, а тело безуспешно пыталось освободиться от ига мучительной боли. Я продолжала кричать, кусая подушку, хватаясь пальцами за простыню, меня прошибал пот.

Перепуганный Хосе стоял у кровати на коленях и чуть не плакал. Он повторял по-китайски: «Мэймэй, Мэймэй»[13] – так меня в детстве называли родители и старшая сестра.

Услышав его голос, я замерла. Перед глазами сгустилась тьма, в ушах громыхало, как будто прямо у меня над головой раздавались раскаты грома. Острая боль не отступала, и я снова принялась кричать. Я слышала свой крик на китайском языке: «Мамочка! Папочка! Я умираю! Как же больно…»

В тот миг я не могла ни о чем думать, могла только кричать. Страшная боль разрывала меня изнутри..

Хосе вынес меня наружу. Распахнул дверь, посадил меня у порога, побежал открывать машину, уложил меня внутрь. Я понимала, что нахожусь вне дома, и, сжав губы, сдерживала стоны. Свет был так ярок, что даже с закрытыми веками я не могла его выносить. Заслонив глаза рукой, я попросила Хосе:

– Свет слишком яркий, прикрой меня.

Он не обратил внимания на мою просьбу, и я прокричала снова:

– Хосе, свет слишком яркий!

Он взял с заднего сиденья полотенце и кинул мне. Не знаю почему, но мне стало так страшно, что я накрылась полотенцем, уткнувшись лицом в колени.

В воскресенье в сахарской больнице, конечно, не было никаких врачей. Хосе не смог никого найти, развернул без лишних слов машину и погнал в сторону военного гарнизона. Мы подъехали к казармам. Увидев меня в таком состоянии, караульный поспешил на помощь. Вдвоем они поволокли меня в медицинский кабинет; караульный послал кого-то за военным врачом. Лежа на кушетке, я чувствовала, что мне опять становится лучше. В ушах не громыхало, в глазах не темнело, живот не крутило. Минут через двадцать, когда в кабинет вбежал врач, я уже могла сидеть и чувствовала себя нормально, если не считать небольшой слабости.

Хосе описал доктору симптомы, одолевавшие меня весь день. Доктор склонился надо мной, послушал сердце, пощупал пульс, осмотрел язык, простучал живот. Нигде ничего не болело, разве что сердце билось быстрее обычного. Он недоуменно вздохнул и сказал:

– Она совершенно здорова! Ничего особенного не нахожу.

Я видела, как обескуражен Хосе и как неудобно ему перед доктором.

– Посмотрите на ее глаз, – попросил он.

Врач оттянул мое веко и сказал:

– Есть нагноение. Вероятно, уже несколько дней как воспалился?

Мы с горячностью его опровергли и рассказали, что глаз воспалился меньше часа назад. Врач посмотрел еще раз и вколол мне противовоспалительное. Увидев, что я не шучу, предположил:

– Возможно, это пищевое отравление.

– Но ведь диареи нет, – возразила я.

– Тогда, наверно, аллергия, съели что-то нехорошее.

– Но сыпи-то тоже нет, – снова возразила я. – Это явно не пищевая аллергия.

Врач еще раз терпеливо меня осмотрел.