Сахарские новеллы

Хосе вскочил, открыл дверь и выбежал под дождь. Все соседи уже проснулись, высыпали на улицу, смотрели на дождь и восклицали:

– Вода! Священная вода!

У меня же в груди похолодело при виде столь необычного для пустыни природного явления. Я так давно не видела дождь, что притаилась в дверях, не решаясь выйти наружу.

Люди выносили ведра, чтобы набрать в них дождевой воды. Они говорили: это божественная вода, способная исцелять недуги.

Ливень не прекращался. Пустыня превратилась в слякотное болото. Дом наш потек так, что смотреть было больно. Дождь в пустыне воистину страшен.

Ливень продолжался целый день и целую ночь. Все испанские газеты пестрели новостями о буре в пустыне.

Через неделю после дождя немой раб закончил свою стройку.

В тот день на закате я читала; Хосе работал во внеурочную смену и должен был вернуться лишь на следующий день.

Вдруг я услышала необычно громкие крики детей, к которым присоединились голоса взрослых.

В дверь изо всех сил заколотила соседка Гука. Я открыла ей. Она взволнованно воскликнула:

– Иди скорей! Глухаря продали, он уезжает!

Меня словно обухом по голове ударили. Я схватила Гуку за плечи.

– Как продали? Почему вдруг продали? Куда он едет?

– После дождя в Мавритании ужас сколько травы наросло. Глухарь умеет и за козами ходить, и роды у верблюдиц принимать. Кто-то купил его, вот он и уезжает.

– Где же он сейчас?

– У ворот дома, в котором была стройка. Его хозяин тоже там, они пошли деньги считать.

Я выскочила наружу с искаженным от гнева и тревоги лицом. Что есть мочи я добежала до дома соседей и увидела припаркованный у входа джип. На сиденье рядом с водителем сидел немой раб, словно глиняное изваяние, тупо уставившись вдаль. Лицо его ничего не выражало. Я взглянула на его руки: они были связаны веревкой. Голени его тоже были нетуго перетянуты пеньковой бечевкой.

Я смотрела на него, прикрыв рот рукой. Он меня не видел. Я огляделась по сторонам – вокруг были одни дети. Ворвавшись в дом соседа, я увидела, что этот почтенный толстосум как ни в чем не бывало пьет чай в компании хорошо одетых людей. Я поняла, что сделка состоялась и надежды на спасение нет.

Я снова выбежала наружу. Губы раба дрожали, глаза были сухи. Я помчалась домой, схватила всю свою небольшую наличность. Огляделась по сторонам; взгляд мой упал на яркое сахарское покрывало. Ни минуты не раздумывая, я стащила его с кровати и ринулась в сторону джипа.

– Сахби, вот деньги, вот покрывало, – выпалила я, сунув все это ему в руки.

Только сейчас немой раб увидел меня. Он посмотрел на покрывало, обхватил его руками и исторг похожий на рыдание вопль. Он выскочил из машины и, прижав к себе покрывало, что было сил побежал в сторону своего дома. Ноги его были связаны, но слабо, и он мог передвигаться маленькими прыжками. Я смотрела ему вслед, поражаясь тому, с какой невозможной скоростью он мчится к своему шатру.

При виде этой сцены дети тут же закричали:

– Сбежал! Сбежал!

Люди выскочили из дома наружу. Какой-то молодчик схватил здоровенную доску и пустился в погоню за беглецом.

– Не бейте его! Не бейте!

Я чуть не потеряла сознание от напряжения. С громким криком я побежала за ними. Все пустились в погоню за немым рабом. Я бежала что было сил, позабыв о машине, припаркованной рядом с домом.

Почти добежав до шатра немого раба, мы увидели, как он развеял на ветру пестрое покрывало и, споткнувшись, накрыл им жену и детей. Разорвав веревку на руках, он укутывал их в покрывало, выкрикивая что-то неразборчивое. Он потянул за руку свою слабоумную жену, чтобы она потрогала покрывало, такое мягкое и теплое, и отдал ей деньги, которые я всучила ему. Его нечленораздельные возгласы и хлопанье покрывала на ветру разрывали мне сердце.

Несколько молодчиков побежали хватать немого раба. Подъехал джип. Раб безучастно сел в машину и прижал руку к стеклу; лицо его выражало не то страдание, не то радость, ветер трепал седые волосы. Он смотрел куда-то вдаль, глаза его были сухи, без единой слезинки. И только дрожь в губах он был не в силах сдержать.

Машина тронулась, толпа расступилась перед ней. Силуэт немого раба постепенно исчез, растворился в лучах заката. Семья его не плакала, не кричала. Прижавшись друг к другу, они кутались в цветное покрывало, словно три каменных изваяния, выточенные ветром и песком.

Слезы ручьем текли по моим щекам. Я медленно побрела к дому. Закрыла дверь и легла.

А когда я очнулась, уже слышался крик петухов.

Горестный плач верблюдов

Не знаю, в который раз за этот день я пробуждаюсь от глубокого сна. Открывая глаза, я вижу, что в комнате уже темно, на улице не слышно ни людей, ни машин. Только будильник тикает на столе, отчетливо и безразлично – как и всегда, когда я просыпаюсь.

Значит, я не сплю. Значит, произошедшее вчера не было всего лишь дурным сновидением. Стоит мне очнуться, как в памяти стремительно прокручиваются бессвязные кадры, вынуждая меня вновь и вновь переживать трагические события, едва не лишившие меня рассудка.