Сахарские новеллы

Он сидел в прихожей, словно каменное изваяние. Он выпил лишь немного апельсиновой воды и съел свой засохший хлеб. Остальное стояло нетронутым. Скрестив руки на груди, я спокойно посмотрела на него.

Он все понял. Вскочив, он начал объяснять мне жестами: «Не сердитесь, что я не ем, я лучше отнесу это жене и детям». Он показал, что у него трое детей: два сына и дочка.

Вот в чем дело! Я тут же разыскала пакет, сложила в него еду и добавила большой кусок сыра, половину арбуза и две бутылки кока-колы. Будь у меня больше запасов, я положила бы еще.

Увидев, как я наполняю пакет, он опустил голову. На лице его появилось выражение, сочетающее в себе стыд и радость. Смотреть на это было невозможно.

Я запихнула пакет в полупустой холодильник и, показав на солнце, сказала:

– Заберете это потом, когда солнце сядет. Пусть пока полежит здесь.

Он изо всех сил закивал, снова согнулся в поклоне, чуть не плача от радости, затем быстрым шагом отправился работать.

Наверняка он очень любит своих детей, подумала я. Наверняка у него хорошая семья. Иначе вряд ли бы он так обрадовался, получив немного еды. Секунду поколебавшись, я открыла коробку с любимыми ирисками Хосе, зачерпнула большую пригоршню и положила в пакет с едой.

Еды у нас и в самом деле было маловато, и дать ему я могла лишь сущие крохи.

В воскресенье немой раб тоже работал. Хосе поднялся к нему на крышу. Впервые увидев моего мужа, раб бросил работу и, перешагивая через кирпичи и выкрикивая гортанные звуки, направился к нему. Не дойдя нескольких шагов, он уже протянул ладонь для рукопожатия. Я заметила, что он сразу протянул Хосе руку, не сгибаясь в поклоне, и порадовалась за него. Когда он был рядом с нами, чувство собственной ничтожности естественным образом отступало, освобождая место для радости человеческого общения. Улыбаясь, я спустилась в дом. На навесной потолок косо падала тень Хосе, что-то объяснявшего ему с помощью жестов.

В полдень Хосе спустился с крыши. За ним бодро следовал немой раб. Вся голова Хосе была в пыли; я догадалась, что он помогал ему в работе.

– Сань-мао, я позвал Глухаря пообедать с нами.

– Хосе, не называй его так!

– Да ведь он все равно не слышит.

– Зато глаза его слышат.

Я взяла кухонную лопатку и, медленно артикулируя, произнесла на хассанийском наречии[54]:

– Сах-би (друг).

Показала на Хосе и произнесла еще раз:

– Сах-би.

Затем показала на себя:

– Са-хиб-ти (подруга).

И собрала нас троих в круг. Он все понял. Его беззащитная улыбка тронула меня до глубины души. Он был и воодушевлен, и взволнован. Хосе подтолкнул его, и он шагнул в гостиную. Он показал мне на свои грязные ноги, но я махнула рукой и попросила его не беспокоиться. После этого я оставила мужчин наедине, чтобы они могли пообщаться друг с другом.

Через какое-то время в кухню зашел Хосе.

– Немой раб разбирается в созвездиях.

– Откуда ты знаешь?

– Он сам нарисовал. Увидел на полке книжку со звездами на обложке и нарисовал созвездие, почти все звезды на своих местах.

Спустя какое-то время я вошла в гостиную разложить ножи и вилки и увидела, что Хосе и немой раб склонились над картой мира. Раб сразу же, без колебаний указал рукой на Сахару. Я оторопела. Затем он показал пальцем сначала на Испанию, затем на Хосе.

– А я? – спросила я его.

Он посмотрел на меня. Я в шутку ткнула пальцем в Испанию; он изобразил, что умирает со смеху, и замахал руками, после чего перешел к азиатской части карты. Поискал там, но не нашел и «сдал чистый лист».

Я показала пальцем на его висок и скорчила физиономию: «Неуч!»

Он покатился со смеху.

Немой раб оказался очень умным человеком.

На обед я подала рис с говядиной, обжаренной с зеленым перцем. Но он и кусочка не смог проглотить. Видимо, за всю жизнь ему лишь изредка доводилось отведать верблюжатины или козлятины, а запах говядины для него и вовсе был непривычен.

Я дала ему риса с солью, но он и тут отказался. Его вновь охватило смятение. Я предложила ему есть руками, и он, склонив голову, наконец съел рис.

Я решила, что не буду больше приглашать его трапезничать вместе с нами, чтобы не мучить его.

Слухи разлетаются быстро. Увидав, что немой раб обедает у нас, соседские ребятишки тут же разболтали об этом взрослым, взрослые насплетничали другим взрослым, и вскоре об этом знала вся округа. Мы обнаружили, что соседи затаили недобрые чувства и против немого раба, и против нас.

Одна соседская девочка, к которой я испытывала особую неприязнь, первая пришла меня поучать.

– Сань-мао, ты не должна с ним водиться, он же грязный «халуф»! – зло сказала она.

(«Халуф» означает «свинья».)

– Не суй нос в чужие дела. Еще раз назовешь его «халуф», Хосе поймает тебя и подвесит на крыше вверх ногами.

– Он и есть свинья! И жена у него чокнутая. Эти грязные свиньи работают на нас!

Сказав это, она подошла и плюнула в немого раба, затем с вызовом посмотрела на меня.

Хосе погнался за маленькой чертовкой; она с визгом ускакала с крыши вниз и скрылась в своем доме.