Саломея. Образ роковой женщины, которой не было

Часто моралите исполняли на площадях перед кафедральными соборами, даже когда они еще не были достроены. Поэтому возможно, что пляшущую вниз головой Саломею показывали и перед Руанским собором во время его строительства и эта стоящая на руках Саломея из моралите вдохновила средневекового скульптора, изобразившего ее на тимпане кафедрального собора. Если так, то Саломею из моралите можно считать образом, внушенным Геррадой Ландсбергской, а руанское изображение – его иллюстрацией.

Оставляя в стороне эти предположения, следует заметить, что, несмотря на все сходство, флоберовский образ Саломеи лишь косвенно соотносится с «Садом утех», поскольку Флобер, по-видимому, вовсе не знал об этой рукописи и только видел северный тимпан Руанского собора.

Саломея Флобера, возможно, также навеяна его впечатлениями от путешествия по Египту. Именно там в 1849 году писатель встретил Саломею во плоти – словно ожило знакомое ему изображение. Танец, который он наблюдал, был таким же, как на греческих и римских рисунках. Флобер увидел реальных исполнительниц пляски Саломеи в египетских танцовщицах Кучук-Ханем и Азизе, записав в своей тетради по поводу танцовщицы-куртизанки Кучук-Ханем: «Такой танец изображался на старинных греческих вазах»[210].

Флобер встретил Кучук-Ханем в Исне, маленьком, но небезызвестном городке на берегу Нила, между Луксором и Асуаном. С 1834 года туда были сосланы все профессиональные каирские проститутки. Флобер приводит очень подробные описания разных танцев, которые исполняла перед ним Кучук-Ханем. Все они были чувственны, а некоторые движения напоминали те, которые позднее исполнит флоберовская Саломея. Однако ни один из танцев Кучук-Ханем не был в полном смысле танцем Исиды – с «мостиком», – хотя они и содержали некоторые его элементы.

Чуть позже в том же путешествии Флобер встретил другую танцовщицу – Азизе. Ее танец показался ему более сложным, чем у Кучук-Ханем, и это был настоящий танец-«мостик», и он показался Флоберу похожим на пляску Саломеи, которую он хорошо запомнил. Он записал: «Танцует: вытягивает шею вперед, назад, вбок, голова, кажется, вот-вот упадет с плеч, так что становится жутковато»[211].

Скорее всего, Флобер знал назначение этого танца, поскольку обладал обширными познаниями в области восточной, особенно египетской, культуры и любил ее. В самом деле, с очень раннего возраста он интересовался Востоком. Первый вариант «Воспитания чувств», например, содержит о нем немало пассажей. В 1846 году Флобер решил написать «Восточную сказку» и погрузился в чтение литературы на восточную тему. Позднее он отказался от этого замысла, чтобы написать «Искушение святого Антония». Готовясь к работе над ним, писатель изучал восточные религии и вообще много читал о Востоке. В 1849 году Флобер и его друг Максим Дюкан решили вместе туда поехать, собираясь посетить Египет, Палестину, Сирию, Багдад и Вавилон. Флобер занялся впечатляющей по глубине подготовкой к этой поездке – читал книги, многие из которых он упоминает в своих произведениях, письмах, заметках и записных книжках[212].

Фиксируя свои впечатления от поездки в Египет, Флобер упоминает о посещении нескольких храмов Исиды. Так, в деревушке Идфу он видел полуразрушенный храм, на стене которого была изображена Исида, кормящая Гора[213]. Позднее, готовясь в 1872 году переписать «Искушение святого Антония», Флобер прочитал «Древний Египет» Шампольон-Фижака и «Египет и Александрию» Страбона, обогатившие его познания по части египетских ритуалов, традиций и культуры. Так что, несомненно, ему было известно значение богини Исиды и связанных с нею символов, включая танец-«мостик». Наблюдая за египетскими так прельстившими его танцовщицами, он узнавал в их пластике древний рисунок, пусть и не упоминая об этом напрямую в «Путешествии на Восток» – труде очень основательном в области египетской и вообще восточной культуры, особенно по сравнению с ранее написанными воспоминаниями и дневниками других путешественников.

Флобер вернулся к изучению древних культур, приступив к работе над «Иродиадой», – но на этот раз для того, чтобы создать образ, вероятно, преследовавший его несколько лет. Пьер-Марк де Бьязи отмечает:

Идея описать танец женщины-ребенка, представшей почти нагой перед взглядами толпы, не могла не волновать воображения Флобера. Он также видел в этом способ воскресить Восток, который знал в 1850 г., <…> ландшафт и эротические воспоминания[214].