Салтыков (Щедрин)

Наконец, надо назвать ещё одного вольноопределившегося добровольца. Это был Борис Исаакович Утин, ещё недавно профессор-юрист Петербургского университета, покинувший учебное заведение вместе с несколькими профессорами в знак протеста в связи с расправами над участниками студенческих волнений в 1861 году. Это был тридцатилетний красавец-интеллектуал, в натуре которого нашли согласие жизнерадостный авантюризм, прагматизм, пунктуальность и верность обязательствам чести не только на научном поприще (его магистерская диссертация в Дерптском (Юрьевском) университете называлась «Об оскорблении чести в соответствии с российским законодательством, начиная с XVIII века»). Ещё в молодости Утин арестовывался по делу – да-да, вы догадались! – петрашевцев; поэтесса Каролина Павлова, влюбившись в него, тогда студента, написала цикл стихотворений, среди которых и знаменитое «Когда один среди степи сирийской…».

Ушедший из профессуры Утин опасался высылки из Петербурга и, стремясь перестраховаться, предложил Салтыкову стать материальным соучредителем журнала (то есть внести наряду с ним, Унковским и Алексеем Головачёвым сумму в пять тысяч рублей). Одновременно Утин попросил место редактора политического обозрения.

Салтыков на всё предложенное не только с радостью отозвался, но и нагрузил Бориса Исаковича (он обращался к нему в письмах так) дополнительными обязанностями: «Пребывание Ваше в Петербурге не может иметь никакого влияния на тот отдел, который Вы берёте в своё распоряжение, тем более что все мы в этом случае вполне Вам доверяем. Было бы желательно также, чтобы Вы приняли на себя критический обзор русских и иностранных сочинений, а также журнальных статей по тем отраслям наук, которые Вы найдёте более для себя близкими, а также чтение присылаемых в журнал статей по тем же предметам». Помимо этого, он просил Утина справиться в Министерстве народного просвещения о судьбе их прошения о разрешении журнала, посланного, как было положено, через Московский цензурный комитет. И Утин всё порученное ему незамедлительно выполнил.

Журнал решили назвать «Русская правда». С. А. Макашин без каких-либо обоснований высказывает соображение, что тем самым Салтыков и его соратники хотели повторить «наименование одного из программных документов декабризма, “Русской Правды” Пестеля». Правда, сопровождает эту лихую гипотезу коротким примечанием: «Не исключено, впрочем, что, называя так свой журнал, Салтыков рассчитывал вместе с тем и на определённые ассоциации с “Русской Правдой” древней Руси (сборник норм древнерусского права)».

С такими интерпретациями невозможно согласиться уже потому, что в русском общественном сознании XIX века пестелевская «Русская правда» была абсолютной крамолой – при этом крамолой малоизвестной, почти недоступной. Только в советское время, когда произошла спровоцированная Лениным канонизация участников декабристского путча, «Русская правда» Пестеля была реконструирована и издана. Так мы смогли прочитать один из самых радикальных проектов тоталитарного переустройства нашей страны, состязающийся с воплощённой большевистской антиутопией. Если и доискиваться каких-то связей «Русской правды» Пестеля с салтыковскими трудами, то надо обратить внимание на угрюм-бурчеевские преобразования в «Истории одного города». Черты сходства поразительные!

При этом ни Салтыков, ни Унковский, ни юрист-профессор Утин, который тоже читал программу журнала и сделал по ней свои замечания, и даже, вероятно, Европеус не страдали слабоумием. Зачем же затевать журнал, если ему дано совершенно непроходимое наименование?!

Справедливее предположить, что это мы, продукты коммунистического воспитания, соответствующим образом модернизируем мышление Салтыкова и его современников. К сожалению, это для нас важнейший памятник древнерусского права Русская Правда, восходящий к XI веку, мало что значит. У нас своё – Пестель, декабристы, Ленин! Но так было не всегда. Открытый в 1738 году В. Н. Татищевым текст памятника с тех пор углублённо изучался, разыскивались и отыскивались разные его варианты. К середине XIX века именно эта Русская Правда стала важнейшим источником для изучения Древней Руси, и Салтыков, выбирая в год тысячелетия России такое название, разумеется, не сворачивал в кармане кукиш в форме пестелевского профиля, а, напротив, хотел по-своему вписаться в исторический контекст современности. Также надо помнить, что Ярослав Мудрый, чьё имя в обыденном сознании уже тогда было связано с Русской Правдой, изображался на готовящемся к открытию в Великом Новгороде памятнике «Тысячелетие России» не только как великий князь Киевский, князь Новгородский и Ростовский, но и как автор первого письменного русского законодательства.