Салтыков (Щедрин)

Кроме того, была ещё одна тонкость. В первой биографии Салтыкова-Щедрина в советской серии «Жизнь замечательных людей» (1934) её автор, талантливый литературовед с непоправимо испорченной доносительством репутацией Я. Е. Эльсберг, размышляя над извивами административной карьеры Салтыкова, справедливо заметил: «Быть царским чиновником и вместе с тем осмеивать таких же царских чиновников, и тем более те правящие классы, которым эти чиновники служили, было невозможно. Такое положение долго продолжаться не могло».

Однако пока продолжалось.

Два медведя в тульской берлоге

В начале ноября 1866 года Лев Николаевич Толстой, тридцати восьми лет от роду, в полном расцвете жизненных и творческих, можно сказать, жизнетворческих сил, собирается из Ясной Поляны в Москву, о чём сообщает в письме «милому другу» Афанасию Афанасьевичу Фету, живущему в своей мценской Ивановке. Толстой едет в древнюю столицу по делам публикации новых частей «Войны и мира» и надеется если не в Ясной Поляне, то хоть там с Фетом повидаться («вы человек… <…> который в личном общении даёт один мне тот другой хлеб, которым, кроме единого, будет сыт человек. <…> На что это похоже, что мы так подолгу не видимся!»). Далее идёт литературное: «Что вы делаете? Не по земству, не по хозяйству – это все дела несвободные человека. Это вы и мы делаем так же стихийно и несвободно, как муравьи копают кочку, и в этом роде дел нет ни хорошего, ни дурного; а что вы делаете мыслью, самой пружиной своей Фетовой, которая только одна и была, и есть, и будет на свете? Жива ли эта пружина? Просится ли наружу? Как выражается? И не разучилась ли выражаться? Это главное».

В эти же дни ещё одна мощная российская литературная пружина, мысль Салтыкова, выражалась административно. 4 ноября Михаил Евграфович послал из Пензы короткую телеграмму в Петербург – директору департамента Государственного казначейства Министерства финансов уже известному нам Якову Александровичу Купреянову: «Согласен с удовольствием». Так он подтвердил свою готовность продолжать «дела несвободного человека» – переместиться с должности управляющего казённой палатой Пензенской губернии на такую же должность в губернию Тульскую.

Причины, по которым Салтыков покинул Пензенскую губернию, до сих пор не имеют точного объяснения. Версия о том, что он стал проверять губернские расходы за 1862–1864 годы и обнаружил «неблагополучие в отчётности, бросавшее тень уголовщины на губернатора» (у другого исследователя: «в действиях губернатора вскрыл прямое казнокрадство»), изложена неубедительно, без представления конкретных документов. Сомнителен сам факт, что в 1866 году Салтыков вдруг влез в бумаги прошлых лет, ответственности за которые нести никак не мог. А если даже по своей въедливости и влез (или влез, вторгаясь в поле деятельности только что образованной губернской контрольной палаты, – о ней ниже), то явно нарушил негласные правила административных взаимоотношений, одно из которых: подписано – и с плеч долой. После этого инцидента, если он и был в действительности, его пребывание в Пензе становилось невозможным…

Однако логичнее поискать объяснение причины уезда Салтыкова из Пензы в сфере психологической. Как мы уже установили, этот город возник в его биографии случайно как слабая альтернатива ещё более удалённой Полтаве, так же, как и Пенза, тогда ещё не связанной с Москвой железной дорогой. А удобство транспортных сообщений для Салтыкова было очень важным, ибо ездить ему в эти годы пришлось много – не только по губернии, но и подальше. По скрупулёзным подсчётам С. А. Макашина, во время пензенской службы он был в разъездах 133 дня, из них 40 ушли на поездки в Министерство финансов в Петербург, а 55 дней – отпускные, за два года.

Проведя десять ревизий уездных казначейств, Салтыков проехал по губернии примерно три тысячи вёрст – разумеется, в запряжённом лошадьми экипаже. Разнообразные впечатления накапливались, но и силы тратились, и раздражение нарастало. Сохранилось частное письмо поэта А. Н. Плещеева, датированное ещё 21 ноября 1865 года с выразительными строками: «Унковский говорит, что Салтыков в Контроль переходит. Вот не ожидал я. Знать, уж очень ему Пенза надоела…»