Салтыков (Щедрин)

«– Я понимаю одно из двух… <…> – или неограниченную монархию, или республику; но никаких других административных сочетаний не признаю. Я не отрицаю: республика… res publica

… это действительно… Но для России, по мнению моему, неограниченная монархия полезнее. Что такое неограниченная монархия? – спрашиваю я вас. Это та же республика, но доведённая до простейшего и, так сказать, яснейшего своего выражения. Это республика, воплощённая в одном лице. А потому, ни одно правительство в мире не в состоянии произвести столько добра. Возьмите, например, такое явление, как война. Какая страна может разом выставить такую массу операционного материала? Выставить без шума, без гвалта, без возбуждения распрей? Или, например, такое явление, как неурожай. Какая страна может двинуть разом такое громадное количество продовольственного материала из урожайной местности в неурожайную, при помощи одной натуральной подводной повинности? – Конечно, ни одна страна в целом мире, кроме России и… Американских Соединённых Штатов (повторяю, он до того был прозорлив, что уже в то время провидел “заатлантических друзей”)! Итак, дело не в имени, а в результатах. Говорят, что у нас, благодаря отсутствию гласности, сильно укоренилось взяточничество. Но спрашиваю вас: где его нет? И где же, в сущности, оно может быть так легко устранимо, как у нас? Сообразите хоть то одно, что везде требуется для взяточников суд, а у нас достаточно только внутреннего убеждения начальства, чтобы вредный человек навсегда лишился возможности наносить вред. Стало быть, стоит только быть внимательным и уметь находить достойных правителей. Вот и всё».

Что и говорить, пассаж крепкий. И придраться можно, и номер запретить, даже если не обращать внимания на то, что на жупеле патриотизма автор оттоптался ещё виртуознее… Но мы-то должны обратить внимание, что перед нами всё же не документальный очерк, а полноценный рассказ. Губернатор, которого автор назвал «патриархом», это вовсе не, как иногда утверждают, начальник Вятской губернии, образованнейший Николай Николаевич Семёнов (он был ещё жив, когда «Тяжёлый год» вышел в номере «Отечественных записок»). Но едва ли он срисован прямолинейно и с тверского воришки Бакунина – к этому времени за плачами Салтыкова были не только служба в пяти губерниях, но и своеобразный галерейный роман «Помпадуры и помпадурши», и шедевр «История одного города» – огромный опыт вольного письма, которое только и может привести к подлинной художественности, неотвратимо влекущей читателя.

В «Тяжёлом годе» налицо полноценное сюжетное действие, эта хроника, военно-историческая в исходных знаках (пусть и со стороны тыла), развёртывается в социально-психологическое полотно, где представлены, по сути, универсальные модели человеческого поведения и яркие характеры, их воплощающие.

Удивительная подробность: в начале 1876 года давние приятели Салтыкова, юрист Владимир Лихачёв и литературный деятель Алексей Суворин, приобрели газету «Новое время». Суворин решил привлечь к ней внимание, напечатав здесь произведения Салтыкова, не пропущенные цензурой в «Отечественные записки». И добился своего – хоть и со смягчающей правкой «Тяжёлый год» в «Новом времени» был напечатан. Это вдохновило Салтыкова и, готовя летом 1876 года первое отдельное издание цикла «Благонамеренные речи», он «Тяжёлый год» туда не только вернул, но и восстановил, насколько возможно, изъятия, сделанные для газеты. Хотя язвительнейший монолог о неограниченной монархии как республике, воплощённой в одном лице, так до читателя и не добрался. Впрочем, он относится к тому своду текстов Салтыкова, которые срока годности не имеют и, при художественном блеске, всегда актуальны.

Тернии невесты, розы жениха

Столь подробное рассмотрение того, как жизненный материал воплощается в текст, в тексты разного назначения и применения, сделано намеренно. События зимы-весны-лета 1856 года в жизни Салтыкова имеют особое, исключительное значение как для него самого, Михаила Евграфовича, так и для Николая Ивановича Щедрина. Вспомним, что Салтыков, работая над запиской о документах 1812 года, нередко бывал «взбешённым». Кажется, можно догадаться о причинах этого. Он по природе своей мог делать только ту работу, необходимость которой им осознавалась. Каталогизировать старые документы ему было попросту скучно, хотя в итоге он описал их так, что даже заслужил похвалу начальства. Кроме того, в это же время он вовсю работает над «Губернскими очерками», желанной книгой, и в этих обстоятельствах служба, тем более, также связанная с бумагомаранием, оказывается для него попросту обузой.