Самая главная тайна

— Прекратите, — прохрипел директор музея. — Что вам пришло в голову?.. Здесь не место... Я требую объяснений. А ваши отношения с графом, которого вы почему-то называете моим братцем — бред какой!.. — меня совершенно не интересуют. — Он поднялся на ноги и стал отряхиваться. — Невероятно... Наглость какая! Да кто вы, собственно говоря, милейший?

— Быдло, хлоп, — с сарказмом повторил Герман Тарасович. — И тем не менее идти к Скорняку придется вам. Это приказ.

— На каком основании вы мне приказываете?

— Объяснять буду после. Отправляйтесь немедленно, не мешкайте ни минуты.

— Послушайте, Герман Тарасович, эту... э-э-э... оригинальную беседу мы можем вести бесконечно. Оставим наконец в стороне наши... э-э-э... внезапные разногласия. Положим, они вызваны серьезностью момента, о чем я не догадывался. Но какой бы серьезной ни сложилась ситуация, сколько бы раз вы мне ни повторяли: «Я приказываю!» — у меня все равно не повернется язык передать ваши... э-э-э... пожелания шефу. Он сердит, он зол, он вне себя. Послушайте, чтобы заставить его повиноваться, мне нужны веские аргументы.

— Перестаньте болтать, Андрей Богданович, аргументы у вас будут. Прежде чем передавать распоряжения, скажите: явился странник. Только два слова: явился странник.

Директор музея недоверчиво помолчал.

— Вы убеждены, что этого будет достаточно? — наконец проговорил он.

— Больше чем достаточно. Шеф немедленно повинуется.

— Такое... при мальчишках... — неуверенно заметил пан историк. — Они могут понять превратно.

— Поздно об этом думать. Боюсь, что превратно, как вы сказали, нас поймут другие. Какого черта, поняли уже! А со школярами пусть шеф занимается, теперь это его дело.

— Однако, — пробормотал директор музея. — Герман Тарасович, где же они? Их нет!

Кожаный шофер резко обернулся. Луч карманного фонарика несколько раз хлестнул по стенам и полу коридора. На полу, где недавно сидели мальчишки, осталась одна веревка.

— Они сбежали? — неуверенно спросил директор музея.

— Да, смылись, черт бы их побрал! Успели улетучиться... — Кожаный шофер продолжал хлестать электрическим лучом по ящикам, которые возвышались на площадке. — Черт с ними, это и к лучшему, а то, может, пришлось бы их придушить. Лишний грех на душу...[12]

— Разумеется, разумеется.

Кожаный шофер выключил верхний яркий свет: фонарик у него был двухлучевой.

— У вас есть оружие?

— Оружие? Зачем оно мне? — брезгливо откликнулся пан историк.

— Держите. Стрелять не разучились?

Директор музея неуверенно повертел в руках тяжелый пистолет.

— Зачем, собственно? Я отвык... э-э-э... да и в кого, собственно, стрелять? В себя? — Он хихикнул.

— Не говорите чепухи! Парабеллум нашпигован до отказа, но ваша пуля, если не будет иного выхода, последняя. Только последняя. А первая... Об этом вы наверняка догадываетесь.

— Вы имеете в виду?..

— Именно это я и имею в виду. Жду вас полчаса. Ровно полчаса, хотя и этот срок может стоить нам жизни. Но у нас другого выхода нет. Я должен поговорить с шефом. Торопитесь!

Валька и Петька Птица слушали этот разговор, спрятавшись за ящиками. Опасность уже не угрожала их жизни. В любое мгновение они могли юркнуть в дверь и захлопнуть ее за собой. Но делать этого они пока что не собирались.

— Эх, лассо оставили! — с отчаянием шептал Петька. — Он же безоружный сейчас. Выскочить да заарканить — самое простое дело!

Валька так не думал, но и не возражал, а лишь предостерегающе толкал друга в бок, чтобы тот замолчал. Шаги пана историка становились все глуше и глуше. Подземелье погружалось в тишину. Потух фонарь кожаного шофера. Наконец смолкли все звуки. Валька слышал лишь затаенное дыхание Петьки Птицы.

Теперь даже шепот мог выдать мальчиков.

Минут пять, а может быть, гораздо дольше они сидели в напряженном оцепенении. Не подавал признаков жизни и кожаный шофер. Он стоял не далее как в тридцати шагах от площадки. Стоял, это мальчики твердо знали: любой шаг, даже в самом дальнем конце коридора, донесся бы до их слуха. Ждал кожаный шофер. А вернее сказать, выжидал. Вальке казалось, что он в темноте видит приземистую плотную фигуру, затянутую в кожаную куртку, и сдобное, с тремя подбородками лицо. И совсем не подобострастное, угодливое выражение сейчас на этом лице. Нет, злое, мстительное. Выражение не бессловесного слуги, а врага. И теперь уже не нужно было гадать, подозревать — да, самый настоящий враг притаился в подземелье. И служил он тоже у врага, бывшего партизана Скорняка. От этой мысли холодело у Вальки в груди, хотелось ущипнуть себя: не снится ли ему вся эта кошмарная история?

Внезапно вспыхнувший свет заставил Вальку вздрогнуть. Вспышка была подобна взрыву, только беззвучному. Вальке на миг показалось, что он и Петька Птица стали видны как на ладони. Но в следующее мгновение свет, ударивший в глаза, сдвинулся в сторону, и только это, наверное, удержало Вальку на месте. Кожаный шофер упрямо водил лучом по ящикам, словно старался высветить то, что скрывалось у них внутри.

— Далеко вы не могли улизнуть, — наконец сказал он, не повышая голоса. — Вылезайте, или хуже будет!