Самая страшная книга 2025

Марк смахнул землю с огромного черепа, раза в три превосходящего человеческий, и оцепенел. Вытянутая рыбья челюсть, длинные изогнутые зубы-иглы, похожие на те, из его страшных воспоминаний о пещере. Пустые глазницы, каждая размером с яблоко. Что это?! Человек с генетическими отклонениями? Или…

Высоко в небе гаркнула чайка. Марк вздрогнул и пугливо огляделся, ожидая увидеть над собой разъяренного деда с гарпуном. Но рядом никого не было.

Он торопливо выбрался из могилы, забросал нечеловеческие останки землей и побежал к сейнеру.

Взбежав по трапу на палубу, Марк бросился к рубке и рванул на себя дверь. Не найдя деда, поспешил к лестнице. Съехал по ступеням в жилой отсек, в три шага пересек коридор, заглянув по пути на камбуз, и влетел в дедову каюту. Никого.

– Гле-е-еб! – Марк снова выбрался на верхнюю палубу и стал метаться по ней. – Гле-е-еб!

Он не знал, что скажет деду, как заставит его рассказать об останках на утесе, но желание узнать правду об острове, старике и о том, что произошло в то лето, когда ему было восемь лет, клокотало буйной штормовой волной.

Между криками Марка пролилось тихое вытье, то самое, из воспоминаний о пещере, из сна, что терзал его неделю назад. Только теперь необъяснимо чарующая и отталкивающая песня-вой, похожая то на гулкие стенания, сродни китовому зову, то на высокочастотный вопль, будто идущий из-под воды, то на убаюкивающее журчание морских волн не была иллюзорной. Она действительно звучала, пробуждая в Кае животную похоть. И он шел через палубу, влекомый диковинным напевом, издаваемым нечеловеческим голосом.

Песня-зов привела его к будке, что возвышалась позади трюма для рыбы. Он отворил дверь, ведущую в машинное отделение – второе место на сейнере, куда дед не дозволял ему ходить, – и дух перехватило от чародейского звука, поднимающегося из глубин судна. Марк почуял тонкий аромат, ласкающий прохладой моря, пьянящий солоноватым мускусом и волнующий свежестью вербены. Он шагнул в тамбур, спустился по отвесной лестнице в темноту, растекшуюся по дну сейнера осьминожьими чернилами, и оказался по щиколотку в холодной воде.

Пение оборвалось.

– Кто здесь? – спросил Марк, доставая из кармана фонарик.

Из толщи мрака, совсем рядом, донесся мягкий смех. Следом – тихий хлопок.

Марк включил фонарик, и свет залил пустующее машинное отделение: трубы срезаны, провода оборваны, пол содран, стены обросли ржавчиной и морскими гадами. В днище корпуса зияла дыра, через которую приходила и уходила вода во время приливов-отливов. У противоположной стены лежала вытянутая глыба длиной в два человеческих роста, на ней гнездились колонии живых зубов – вездесущих морских желудей. Плоская покатая поверхность камня ребрилась наростами, похожими на слабые накаты волн у пологого берега в штиль. На боках глыбы обосновались анемоны и актинии, а нижняя выпуклая часть зарылась в песок, нанесенный в днище сейнера водой.

В камне, облепленном морской живностью и водорослями, Марку мерещились очертания чего-то до боли знакомого…

Склизкий ужас обездвижил его. Не в силах пошевелиться, он вытаращил глаза и наблюдал, как глыба с влажным хлюпом чуть приоткрылась, подобно шкатулке. В образовавшуюся щель пролезли неимоверно длинные полупрозрачные пальцы с перепонками, обхватили край верхней толстостенной створки и стали ее поднимать.

Манящий запах усиливался, одурманивал феромонами, взвинчивал либидо пораженного страхом Марка.

– Жемчустрица… – прошептал он, увидев женоподобное существо в раскрытой раковине. И вспомнил. Все вспомнил.

Внутри белоснежных стенок моллюска, переливающихся легкими радужными оттенками, нежно урчала и томно стонала хозяйка раковины. В сравнении с человеком она была огромной. Кожа ее сияла перламутром, тело пропускало свет, и все внутренности и кости женщины-устрицы легко просматривались со всех сторон. На большой гладкой голове вращались громадные глаза-яблоки, люминесцирующие желтым цветом. Задранные ноздри отмечали приплюснутый нос. Вытянутая и заостренная широкая пасть щерилась длинными стекловидными зубами.

Тело женщины-устрицы соблазняло дородной грудью и упругим животом, от которого по глубокому ложу, выстланному перламутром, растекались желеобразные складки жабр и молочной мантии с черной окантовкой по краю. Она тянула к Марку руки, и на предплечьях поднимались игольчатые гребни, похожие на рыбьи плавники.

Тогда, в детстве, Марк нашел в пещере такую же женщину-устрицу, только глаза у нее светились синим, а гребни на ее руках тянулись от ключиц до кистей, – теперь он понял, кто лежит в могиле на утесе. И понял, почему его всегда тянуло на остров. Не дед ему был нужен, а она – жемчустрица (это ее он так называл). Но его убедили: нет никакой женщины в раковине моллюска. Он ее выдумал, поверил в нее, облек в плоть. И так настойчиво взрослые требовали отказаться от фантазий, что мозг мальчика уничтожил почти все воспоминания о лете на острове в северном море.