Самарянка

Если хозяйка дома Глафира – мать Оксаны – встретила своих помощников радушно, приветливо, сразу взявшись хлопотать вокруг них, то сам хозяин – Петро – не проявил к ним никакого гостеприимства. Смерив их тяжелым угрюмым взглядом, прокуренным голосом буркнул:

– А, прибыли помощники...

Он сидел старом ватнике, без шапки, со всколоченными редкими волосами, давно небритый, в неуклюжей инвалидной коляске, взятой или перекупленной у кого-то. Она была очень старой и неповоротливой, управлять ею можно было с помощью двух передних рычагов, попеременно двигая их взад и вперед. Мишка не смог скрыть своего удивления, навидавшись в госпиталях, какими средствами пользовались его боевые друзья, получившие тяжелые ранения или ампутации. Ноги Петра – вернее, то, что от них осталось выше колен – были укутаны побитым молью шерстяным платком и перехвачены такими же старыми, потертыми от времени кожаными ремнями.

– Что, никогда калек не видал? – недобрым смехом хрипло засмеялся Петро, обнажив редкие желтые зубы.

– Почему не видал, – Мишке не хотелось вступать с ним в разговор. – И не такое видал…

– Не такое? – Петро подкатился к нему ближе. – А какое, ежели не такое? А? Слушок по деревне гуляет, что ты монах. В серых штанах. На заду латка, белая подкладка. Так что ты видал в жизни своей, монах?

– Не заводись! – прикрикнула на него Глаша. – Люди помочь пришли, а он с порога завелся, как сумасшедший.

– Он и впрямь не того, – уже тихо, почти шепотом сказала она, когда с ее помощью Петро укатил в другую комнату, и они остались наедине.

– После того, как эта беда с ним случилась, – она указала взглядом на свои ноги, давая понять, о какой беде идет речь, – прямо взбесился. Что ни скажи – все ему не так, за все цепляется, за все скандалит.

Она тяжело вздохнула и покачала головой.

– А уж как приложится, – Глафира слегка щелкнула пальцем по шее, – то вообще беда. Безногий хулиган. Хоть из дома беги! Жалко Ксюшу, девочку мою. Ой как жалко… Такого натерпелась от отца родного, такого наслушалась… Молюсь, чтобы послал ей Бог счастливую долю. А мне уж крест, видать, такой: терпеть до конца. Или он меня со свету сживет, или его Господь приберет.

Пока Глафира тихонько причитала, Мишка с Варфоломеем принялись за дело. Они разобрали часть печки, прочистили дымоход, а потом, замесив целый ушат маслянистой вязкой глины, приготовились все сложить назад и проверить исправность.

– Э, нет, соколики, – остановила их хозяйка, – так не годится. Так дело не пойдет.

– Как не пойдет? – удивился Мишка. – Не так, что ли, делаем?

Глафира рассмеялась:

– Да все так, хорошие вы мои! Обедать давно пора. А то скажут, что уморила вас с голоду.

Мишка взглянул на часы. И впрямь, ему казалось, что они приступили к работе недавно, когда с раннего утра пришли сюда, а стрелки уже показывали послеобеденное время.

Они вошли в просторную комнату. Посредине стоял большой стол, накрытый простенькой плюшевой скатертью, поверх которой была застелена такая же простая клеенка. В углу примостился старенький черно–белый телевизор «Рекорд» с двумя усами комнатной антенны, а прямо над ним висели несколько почерневших икон, украшенных рушниками.

– Я ведь с Украины родом, мои корни далеченько отсюда, – начала объяснять Глафира, подведя гостей к образам. – В тридцатых нас, как всех тогдашних куркулей, сюда сослали. Хотя какие мы куркули были? Корова своя, лошадь своя, все хозяйство свое…  Землица тоже была. Хоть и немного, но своя. А как без своей земли и без хозяйства? Коммунистам это не нравилось. Им коммунизма хотелось. Вот и получили мы от их щедрот энтого самого «коммунизма» под самую что ни есть завязку. Что в руки успели взять – с тем и погнали нас, как скотов каких. Эти иконы от моей мамы покойной, Царство ей Небесное, родненькой. Не пережила она того страшного времени… Я уж тут родилась, да за этого ирода замуж вышла. Пока работал – нормальный мужик был. А теперь потерял ум свой совсем…

– Это кто, я ум потерял? – услышав приглушенный разговор, Петро снова выкатился на своей неуклюжей и страшно скрипучей коляске из другой комнаты, бывшей, по-видимому, их спальней. Глаза его уже не пылали утренней злобой.

– Нет, сосед наш, – буркнула Глафира, глядя на него.

– Так зачем ты к нему бегаешь? Аль греха не боишься, мать? – и он громко рассмеялся.

– А хочешь я тебе задачку одну задам? Посмотрим, какая ты умная. – Петро явно отошел от утреннего настроения. – Горело в церкви 7 свечек. Три погасли. Сколько осталось?

– Как сколько? – Глаша задумалась на мгновение и быстро взглянула на Петра, ища в его вопросе подвох. – Чего тут считать? Четыре осталось, коль три погасли.

Поняв, что уловка удалась, Петро расхохотался:

– Эх ты, грамотей! Как же четыре, когда три!

– Как это три? – растерянно посмотрела на него Глафира. – Четыре!

– Три, говорю тебе русским языком! Три погасли, а остальные просто сгорели! А еще счетоводом в бригаде работала!

– Тьфу на тебя! – тоже без всякой злобы ответила ему Глаша и взялась помогать Оксане, хлопотавшей у стола.