Самарянка

– Ты не сердись, монах, – уже совсем мирным голосом сказал Петро, подвигаясь ближе к столу.

– Да какой я монах, – немного с досадой ответил Мишка, глядя от смущения себе под ноги.

– Как это какой? Самый настоящий. В серых штанах! – и опять Петро рассмеялся, на что Глафира строго одернула его.

– Эх, ребятки, кабы вернуть мне мои ноги, разве я сидел бы в этом тарантасе без дела? – вздохнул он. – У меня все в руках кипело, первый парень на деревне был. Она не даст соврать.

– Был, – буркнула Глаша, – да весь сплыл.

– Да, мать, сплыл, – грустно кивнул он головой. – То лес валял да по реке сплавлял, а теперь сам как бревно на вашей шее. Ни Богу, ни людям не нужен. Никому…

– Мели, Емеля, твоя неделя – Глаша вытерла руки о фартук и придвинула Петру тарелку борща. – Не ты Богу, а Бог тебе не нужен. Так лучше скажи. Кабы нужен тебе был Бог, глядишь, на своих двоих бы бегал.

Петро поводил по тарелке самодельной деревянной ложкой, думая о чем–то своем.

– Мне-то? Бог-то?

И вдруг, словно очнувшись, крикнул Глаше на кухню:

– Я на такие вопросы, сама знаешь, просто так не отвечаю. Неси-ка сюда гостям–помощникам.

Глафира появилась в комнате, держа в руке бутылку.

– Украинскую горилку когда-нибудь пробовали? Нет? Настоящий первачок! – она налила Мишке и Варфоломею по половине граненого стакана.

– А мне? – умоляющим взглядом посмотрел на нее Петро.

– Рука в …, – осеклась она, посмотрев на гостей. Но потом налила и ему.

– Ты о Боге почему-то всегда вспоминаешь только после этой отравы, – Глаша налила немного себе и совсем чуть-чуть Оксане и вместе с ней тоже присела за стол.

– Так коль отрава, говоришь, чего ж ты ее так расхваливала? «Горилочка», «первачок», «настоящая»… «Отравой» гостей потчевать будешь? Чего молчишь?

Петро явно был настроен побалагурить.

– Это кому как, – быстро выкрутилась Глаша. – Для хороших людей – лекарство, а для таких иродов, как ты – отрава.

– Ну, так выпьем за то, чтобы, как говорится, здоровы все были. И не кашляли! – Петро поднял свой стакан и, не дожидаясь, когда его примеру последуют другие, выпил одним махом.

Выпил и Мишка, принявшись закусывать хрустящим огурцом, накладывая в тарелку маринованных грибочков.

– Чего не пьешь? – обратился Петро к Варфоломею, глядя, как тот что-то внимательно рассматривал в стоящем перед ним стакане.

– Мух много нападало, – он брезгливо поморщился и с отвращением отодвинул от себя стакан.

– Ты что, сдурел? – хохотнул Петро. – Какие мухи? Зима на носу, они все давным-давно сдохли.

– Много мух, много, – пробормотал Варфоломей, – какой ты после этого хозяин, коль в хате полно мух. Ишь, все летают, летают проклятые! А зеленые, зеленые какие! С навоза, видать. Такие только там водятся.

Петро положил ложку на стол и вопросительно уставился сначала на Глашу, а потом на Мишку.

– Что-то я не пойму вас, ребята.

– Да это он так, юморит, – Мишка попытался взглядом намекнуть Петру, что его напарник не совсем обычный человек.

– А, такое дело, – понял его Петро и снова принялся за еду. – Ну что ж, мухи – это не самолеты, не бомбардировщики. Ешь, родимый, не обращай на них внимания.

Они выпили еще немного, доели то, что поставила хозяйка, и хотели уже вставать из-за стола, как Петро удержал Мишку:

– Куда торопиться, давай погомоним немного. С кем, как не с гостями погомонить? Они у нас теперь бывают редко. Да и какие это гости? Вся деревня – родичи. Ходят друг к дружке, как к себе домой. Коты, собаки – все общее. Только дети да жены еще чьи-то. Глядишь, скоро коммунизм во всем будет. Как завещал нам великий Ленин.

Услышав это имя, Глафира цыкнула на Петра и в испуге перекрестилась.

Перекрестился на образа и Варфоломей, вставая из-за стола и собираясь доделывать печку. Глафира хотела забрать бутылку, но Петро остановил ее:

– Мать, мы по чуточку, для поддержания темы.

– Ага, – Глафира не убирала руки, – у тебя по чуточку не получается. А потом такие темы с твоего языка, что всем святым тошно становится. То-то лежишь теперь колодой. С Богом не шути! Не только без ног – без головы останешься!

Но, видимо, почувствовав, что Петро был действительно настроен миролюбиво, оставила на столе бутылку, два стакана и солку с нарезанным хлебом. Петро тут же плеснул в оба стакана.

– Для русской души энто дело и впрямь как эликсир или бальзам какой, – он уважительно посмотрел на бутылку. – Не промочив горла, ни одну песню душевную не споешь, ни одна мысля умная в голову не полезет.

– Да-да, – иронично ответила ему Глаша с кухни, – особенно в твою.

– Что они понимают, бабы? – Петро в задумчивости взял стакан. – Расскажи-ка лучше, монашек, как жизнь, что нового?

– Да не монах я никакой, дядька Петро, – полушепотом ответил Мишка, – что вы заладили, ей-богу!

– А коль не монах, то что забыл в той богадельне? Правды какой шукаешь аль от правды тикаешь?

«Прилип, как банный лист», – подумал с досадой Мишка, будучи не рад тому, что остался за столом, когда Варфоломей уже занимался делом. Не зная, что ответить и желая перевести разговор на другую тему, он предложил:

– Давай, дядька Петро, просто выпьем, а то мне дело пора делать.